Алексей Макеев - Смерть расписывается кровью

– Что это? – Станислав недоуменно ткнул пальцем в один из дымящихся кусочков. – Ой, холодный, зар-раза!

– По-моему, сухой лед. Твердая углекислота, – ответил Гуров. – Знаешь, мороженщики на лотках такой используют. Чтобы продукт не таял. Понял теперь, чем он в меня пальнул? Чем Арзамасцева и всех остальных угробил? Вот ведь изобретательная сволочь нашлась…

– Ни фига я не понял, – мрачно сказал Крячко.

– Посмотри на след в журнале, – Гуров протянул Станиславу «Пентхауз». – Эта, как ты говоришь, похабень меня спасла. Иначе лежал бы я сейчас совсем мертвый и с такой же живописной физиономией, как у покойного Арзамасцева.

Почти точно в центре обнаженного седалища можно было разглядеть небольшое отверстие, которое немного не доходило до задней обложки журнала.

– Все равно не понял, – пробурчал Крячко. – Так чем он стрелял-то? Сухим льдом, что ли?!

– Зачем сухим? Самым обыкновенным…

С заднего сиденья раздалось сдавленное рычание, перешедшее в поток хриплых ругательств.

– Пробрало стервеца, – довольно заметил Гуров. – Поехали в управление, Стас.

Громадная воронка атлантического циклона, промчавшись над Белоруссией, добралась и до Москвы. Теплый атмосферный фронт, насыщенный влагой незамерзающего Гольфстрима, столкнулся с массами холодного воздуха. Над столицей забушевала роскошная, просто изумительная метель.

Генерал Орлов подошел к окну кабинета, слегка отдернул занавеску. Вот это да! Сплошная белая стена за стеклом. Расшалившийся ветер хулиганил, без передышки швыряя в окошко заряды мокрого снега. Один за другим, один за другим… Петр Николаевич улыбнулся: он любил такую погоду.

– Петр, не жадничай, налей коньяка, – гнусавым простуженным голосом сказал Лев Гуров. – Я после вчерашнего купания в проруби простуженный совсем. У тебя же бутылка «Двина» в сейфе стоит, я знаю.

– Коньяка тебе?! – грозно рыкнул генерал, повернувшись к Гурову. – А стакан касторки не хочешь? И клизму на полведра. С битым стеклом и патефонными иголками. Дружку твоему такая же порция достанется!

– Обидеть подчиненного – дело нехитрое, – вздохнул Гуров, но голос у него был очень веселым. – Все же обошлось! Мы на коне и в белых одеждах!

– Вы чуть в белых тапочках не оказались! – еще свирепее гаркнул Орлов. – Вы хоть понимаете, герои, что дважды по самому краешку прошлись? На Грузинском Валу и в Измайловском?

– Работа такая, – развел руками сидящий рядом с Гуровым «друг и соратник». – Налей Леве коньяка, господин генерал. Видишь, как у него от чихания нос распух? Хреновый из полковника Гурова морж получился. Закаляться надо с детства и постоянно. Я, кстати, тоже от коньячка не откажусь. За успешное окончание дела грех не принять по капелюшке.

– Вот никогда не знаешь, – задумчиво сказал Орлов, – что с вами делать. То ли к орденам представлять, то ли до капитанов в звании понизить. Ведь безумно рисковали! А ваши торжественные похороны – это не то зрелище, которое я мечтаю на старости лет увидеть.

Орлов открыл сейф, достал из его глубин бутылку «Двина» и три посеребренные чарочки.

– Как ты догадался, Лев? – спросил он, когда выпили по первой. – Когда?

– Когда сухой лед увидел. Мне сразу стало ясно, что он нужен для того, чтобы поддерживать во внутренней тоненькой трубочке очень низкую температуру. Минус двадцать приблизительно. Кстати, первым чуть не догадался Стас. Еще на первом совещании, в понедельник. Он тогда сказал, что убивший Арзамасцева предмет должен быть твердым, но хрупким, вроде перекаленного стекла. Так вот, обыкновенный лед при температурах ниже пятнадцати градусов прекрасно этим требованиям соответствует. Очень твердый, ножом нипочем не разрежешь, пилы тупятся в момент. И хрупкий. Вспомните: сосулька с крыши падает – и в мелкие дребезги. Теперь представьте: если взять специальную формочку раскладную, которую приличный слесарь за десять минут выточит, и налить в нее простой воды. А потом заморозить до, скажем, минус пятидесяти. Как? Просто: смесь сухого льда с ацетоном именно столько и дает. А с медицинским эфиром – все минус восемьдесят. Достать сухой лед и ацетон проще пареной репы, чай, не тротил. Открываем формочку, она же раскладывается, и вынимаем тонкую и острую ледяную иголку. Остается зарядить ее в насадку, которую за пузырь водки выточил тот же слесарь. От таяния иголку защищает кожух с сухим льдом. Точь-в‑точь, как с мороженым в ящике! Она, иголка, так и остается очень холодной, твердой и хрупкой. В любую жару, даже летом! Давай, Петр Николаевич, еще по рюмашке. За то, что я такой умный.