– Господи… Что ж мы творим-то… Как обезумели все… Тихоня, милый, давай соображать, куда этого красавца везти… Врач нужен… Он не должен сдохнуть, он же нам еще ничего не рассказал… И к прокурорским его в таком виде не потащишь. Вот ведь, падаль, как заморочил… Шевелись, родной, а я хлопчика нашего отогреть попробую…
Артем понял, что последнюю фразу вор сказал о нем, и уткнул голову в колени, боясь показать свои слезы…
…Утро следующего дня Токарев встретил вместе с Варшавой в больнице имени Ленина, куда «скорая» отвезла Артура в коматозном состоянии. Врачи говорили, что шансов практически нет, – но они пытались. Им пообещали все, что можно. Они сказали, что дело не в деньгах…
Артем сидел на широком подоконнике в пустом, по-утреннему гулком больничном коридоре. Варшава притулился по-зэковски рядышком внизу. Они молчали. Токарев старался не думать об отце, об Усенкове и о том, что ему нельзя возвращаться домой. Артем пытался вообще ни о чем не думать, но мысли все равно скакали в воспаленной голове, мучили бесконечными вопросами – и не было сил искать на них ответы… Токарев кашлянул. Ему хотелось выкрикнуть: «Как же так все вышло-то?!!» – но вместо этого он тихо спросил:
– Варшава… Я давно хотел узнать. Артур тебе кто?
Вор ворохнулся, помолчал и тихо ответил:
– Сын.
Артем закрыл глаза, но тут же распахнул их, потому что за закрытыми веками начинало мерещиться лицо Невидимки.
– Варшава… Почему такая блядская эта жизнь?
Вор долго ничего не отвечал, поглаживая нервно себя по голове. Наконец, усмехнулся горько:
– Почему, говоришь, жизнь несправедливая? А с чего ты это взял? С того, что нам не хватит на лечение? А ты хотел серии преступлений, трудолюбивую разработку, схватку и слова генерала: «Спасибо, сынок!». Наверное, и так бывает… Я не видал. Ты дал сейчас своей жизни все, что мог, и вот, если она не ответит тебе… не сейчас, а потом – вот тогда и поговорим. Все, о чем можно, гордясь, вспоминать за столом, – все борется любой ценой. У нас в державе мужчины делятся на тех, кто воевал, и тех, кто сидел. Так получилось. Я, извини, не воевал… Хотя… Я тебе вот что расскажу… Меня когда из блокадного Ленинграда ребенком отправили – поезд где-то застрял… Я плохо помню, но попал к партизанам. Мосты не взрывал… Помню: дядька какой-то дает мне сверток и говорит, по какой дороге идти и кому отдать… Помню, немец угощал чем-то в серебряной обертке. Так что, может, и взрывал. Потом меня отправили от греха, я ведь – обуза. А на Урале меня при каком-то оркестре старшина грамоте учил… А потом большой город, голодно и – малолеткой на Воркуту. Дальше – в основном сидел… Когда Артуру было полтора годика, у него случилась астма. Я прибежал в больницу, а там холодные котлы без мяса и драные простыни. Все, думаю, пусть лучше на руках у меня умрет. Врач написал лекарства заморские – связей-то тогда не было… Так Проблема ночью аптеку вынес. Потому как надо было любой ценой. Оно, конечно, неправильно. Но Артур жить остался. Может быть, было и иное решение – я его не знал… Помню – на зоне у одного нашего «семейника» дома горе случилось, а ему еще сидеть до досрочного полгода. Мы – в ноги Хозяину, а он: «Вы хотите, чтобы я сделал невозможное – тогда дайте план в триста процентов!» А это при минусе тридцать два – еще невозможнее. Любой ценой – получилось! Но про цену я вспоминать не хочу… А батя твой восемь лет назад отпустил такого Привозликого, спросишь – он подтвердит. А факты были, и виновен по закону, а деньги твой отец не брал сроду! А отпустил!!! Спроси – почему? А так человеческие отношения легли… И ему не стыдно, и на том свете такие нарушения законов зачтутся… У тебя стержень есть, его сейчас докрасна докалили – погодь, скоро уже в студеную воду… Потерпи… У твоего бати друзья есть? Еще какие! У тебя? – вона, лежит, помирает за вас двоих! Впереди – жизнь. И счастливая… А счастье – это не со смазливой девушкой крем-брюле есть. Плакать хочется – плачь! Ничего постыдного! За нами правда и спокойствие… Жизнь – не блядская… Решили – любой ценой! А эта «любая» – вот такой оказалась… Самое главное понять – зная ее, пошел бы ты на все это снова? Если «да» – то все в порядке… По большому, разумеется, счету… А глупостей, конечно, много набодяжили… Я ведь почему козла этого продырявил – испугался просто. Испугался, что ты умом тронулся, начнешь сейчас дуэли устраивать, да еще и нас с Тихоней – ежели сунемся… А таким выродкам шанса давать нельзя… Жаль, конечно, что подвига этого никто не оценит, – но ведь не для медалей же делалось? Время сейчас такое – судьбу переменить трудно, – разлинованное время, разграфленное. Нету царя-батюшки, который за подвиги взял бы и отряхнул от всего – судимый ты, не судимый… Тут хоть двадцать таких упырей слови… Тебе спасибо не скажут, мне тоже… Но это – цена. По-любому, большое дело сделали… А за большие дела награждают редко. Чаще за них платить приходится…
Читать дальше