Виктория Холт - Властелин замка

— В любой работе всегда есть недостатки, — успокаивала я ее.

— Да, конечно. Но в этой столько…

— Замок, похоже, — настоящая сокровищница.

— Я думаю, эти картины стоят целого состояния.

— Я слышала об этом. — В моем голосе зазвучали теплые интонации. Я протянула руку, чтобы коснуться тканевой облицовки комнаты, по которой мы проходили. Красивое место. Но эти древние сооружения нуждаются в постоянном уходе. Мы прошли в большую комнату — такие в Англии называют соляриями, потому что устроена так, чтобы поглощать больше солнца — и я остановилась, чтобы рассмотреть герб на стене. Он был относительно новый; интересно, нет ли там, под слоем извести, фресок. Вполне возможно. Я помню восторг, когда отец открыл несколько ценных образцов стенной росписи, которые были скрыты в течение нескольких столетий. Какой был бы триумф, если бы я могла сделать такое открытие! Личный триумф — это, конечно, далеко не главное, я подумала о нем лишь из-за холодного приема. Это был бы триумф для искусства, как и все подобные открытия.

— И граф, несомненно, очень гордится ими.

— Я… я не знаю.

— Должно быть так. Во всяком случае, он достаточно заботится о том, чтобы поддерживать их в надлежащем состоянии и в случае необходимости реставрировать. Произведения искусства — это историческое наследие. Владеть ими — привилегия, и нужно помнить, что искусство… настоящее искусство… не принадлежит одному человеку.

Я замолчала. Это был мой любимый конек, как говорил отец. Он предупреждал: «Заинтересованные люди, возможно, разделят твое мнение; другим же это просто неинтересно».

Он был прав, и мадемуазель Дюбуа относилась ко второй категории.

Она засмеялась звенящим смехом, в котором не было ни капли веселья:

— Вряд ли граф станет изливать свои чувства мне.

Нет, подумала я. И я не стану.

— О боже, — пробормотала она, — надеюсь, я не заблудилась. Нет… сюда.

— Мы теперь почти в центре замка, — сказала я. Это самая древняя часть здания. Мы ведь находимся прямо под круглой башней.

Она посмотрела на меня с недоверием.

— Мой отец был реставратором старинных зданий, — пояснила я, — Я многому у него научилась. Мы работали вместе.

Мгновенно я ощутила, что мои слова вызвали у нее неприязнь: я была полной ее противоположностью. Она сказала почти сурово:

— Я знаю, что ждали мужчину.

— Ждали моего отца. Он собирался приехать три года назад, а затем по некоторым причинам поездка была отложена.

— Около трех лет назад, — безучастно сказала она. — Как раз, когда…

Она не стала продолжать и, после паузы, я добавила:

— Когда вас еще здесь не было, не так ли? Отец собирался ехать, но ему весьма недвусмысленно дали понять, что это не очень удобно. Он умер почти год назад, я продолжаю работу, которая была начата, и естественно, приехала сюда.

Она посмотрела на меня так, будто такое развитие событий было неестественным, и в глубине души я согласилась с ней. Но я не собиралась, как она, выдавать себя.

— Для англичанки вы очень хорошо говорите по-французски.

— Я с детства говорю на двух языках. Моя мать была француженкой, а отец — англичанином.

— Это очень хорошо… при данных обстоятельствах.

— При любых обстоятельствах очень хорошо владеть несколькими языками.

Мать говорила мне, что я люблю всех поучать. Этого следует избегать. Наверное, со времени смерти отца эта привычка укоренилась. Он однажды сказал, что я похожа на корабль, палящий из всех пушек только чтобы показать, как хорошо я могу себя защитить, на случай, если кто-то соберется напасть на меня.

— Вы, конечно, правы, — кротко сказала мадемуазель Дюбуа. — Вот галерея, где находятся картины.

И я сразу же о ней забыла. Я находилась в длинной комнате с несколькими окнами, а на стенах… картины! Даже в таком неухоженном состоянии они были великолепны, и мне хватило беглого взгляда, чтобы оценить их по достоинству, В основном французская школа. Полотна Пуссена и Лоррена висели рядом, и меня, как никогда прежде, поразили холодный порядок у одного мастера и напряженный драматизм у другого. Я наслаждалась чистым золотым освещением пейзажа Лоррена и хотела обратить внимание стоявшей рядом со мной женщины на это освещение и воздушные мазки, которым он, вероятно, научился у Тициана, на то, как он оттенял густой цвет и получал удивительную светотень. А еще был пейзаж Ватто… такой нежный, причудливый в пастельных тонах… и при этом непостижимым образом создающий предгрозовое настроение. Как во сне, я переходила от ранней картины кисти Буше — прекрасного образца стиля рококо — к веселому и эротичному Фрагонару.