Роман Шабанов - Флаг

– Я просто хотел помочь.

– Не надо мне помогать! Мне это не нужно!

Она была права. Не дам же я ей свой пиджак. Или мог дать. Но жена с укоризной уже смотрела в мою сторону, только ребенка трудно было оторвать от рыбалки с удочками на магнитах.

– Вы бы подвигались, – вырвалось. Зачем? Я же понимал, что воздух вокруг итак наэлектризован. Но, блин, ей же было холодно, не так ли? Невооруженным глазом… она дрожала, зубы стучали, коленки дрожали, она ничего не делала при этом, и, не смотря на все это сопротивление, это был обычный замерзший человек, которому не хочется быть в таком положении, а, следовательно, ее надо согреть (не обязательно самому, убедить, что это нужно), и только тогда равновесие установится. Мне было непонятно, почему человек не может признаться в том, что очевидно. Он будет страдать, помирать даже, но не признается в обратном. Для чего? Скажи «Да, мне холодно». К чему такая необоснованная агрессия? Вовсе необязательно, что я стану искать для нее шубу или обогреватель, но эта правда, что должна быть, она снова подтвердит свое существование. Если каждый будет прятаться под этим «нет», «У меня нет денег на пожертвование», «Я не знаю, где находится Город с кривой башней (на самом деле знаешь, просто думать лень)», правда перестанет иметь место в этом мире. Останется только то, чего нет. – Так вы бы…

– Все!

Она резко вскочила. Я своего добился. Через минуту ей станет тепло. Забытый чай остыл.

– С кем это ты? – недовольно спросила жена. От «обиженной» остался только удаляющийся силуэт размером с ладонь. Я не успел ответить, малышка схватила меня за руку и повела к столикам, где расслабленные после работы мужья пили пиво. Когда до перекрещенных ног оставалось метров пять, мы повернули на цветник и встретились с укоризной и недовольством в одной упряжке.

– Она дрожала, – объяснил я, – ну, я ей сказал об этом. Бывает так, что человек не знает, что с ним и в результате заболевает, а то и того хуже.

– Надо же, какая забота, – процедила же, – Мне бы ты никогда об этом не сказал.

Ну, е…ти.

– Сказал бы.

– Нет.

– Да чего ты начинаешь снова. Конечно, сказал бы.

– Не-ет. Нет, нет.

Между нами – процент разума здесь имеется, конечно. Но жена сама в чем-то виновата – дай шанс, е…ти, померзни, сделай жалкое лицо, но она же никогда не мерзнет, она всегда закутывается в бесформенную одежду, запрятав в нее все самое лучшее, что есть в ней (последнее вышло слишком липко, правда же?). Когда она грипповала в последний раз? Если и так, то прячась, скрывая свой напудренный от простуды нос. Что у нее на пятерку, так это капризы в стиле рокабилли – смотреть на меня с дрожью на губах, то ли с надеждой, что однажды я подарю ей остров с круглосуточной жарой, перевезу тещу, отца, подруг, а сам буду жить в километре на другом и когда очень надо приплывать. Прямо песня на заезженном радио.

– Ты только Насте своей… – фраза без окончания. Иногда оно не нужно.

Она всегда терпимо относилась к нашей дружбе – мол, встречайся с кем угодно, но сегодня что-то случилось. Фурункул прорвался. Брызнул. Уф. Или это случилось давно, просто вырвалось из жены, из всей этой укутанности. Все самое лучшее? Я правда это произнес?

– При чем тут Настя?

– При том, что ты со мной совсем не говоришь. Слов нет? Да сколько угодно, но все выписаны по другому адресу. Копишь для нее?

Я не хотел говорить об этом. Как никогда не стану говорить о первой жене, первом опыте с девушкой, как неожиданно подумал о самоубийстве однажды в тринадцать и попробовал в семнадцать. В этом кроется такая космическая печаль, которая со временем обрастает толстой коркой и мхом, и если сковырнешь, не дай бог ей пролиться вновь, потому что недопустимо… все это несет за собой непредсказуемые последствия. Снова липко, снова фурункул, снова уф… Что будет, если я переживу вновь смерть друга, или поступление в институт? А год, когда начал ходить или понимание, что обрел в отношениях с первой женой? Не дай то бог снова завязать отношения и ходить за ней по пятам. А потом выносить ее жалеющий взгляд. Тысячи, а то, может быть, и десятки тысяч тем остаются во мне, они тонут, умирают, становятся табу. Но есть темы, которые не умирают, они просто живут параллельно, как мои внутренние органы, которые не видишь, но от этого они не перестают там вертеться, что-то переливать, менять свое положение. Настя – это моя лопатка, мой мозжечок, извилина, да не одна. Если эту извилину потревожить или в лопатку иголку всадить и мозжечок чем-то таким специальным расшевелить, то… что станет со мной – я буду напоминать тротиловую шашку. Взрыв и все – ловите мотыльков в космосе.