Айя Сафина - Падальщики. Книга 4. Последняя битва

Халил стоял поодаль в группе нескольких парней, которые веселыми возгласами и задорным смехом притягивали внимание девушек, как нахохлившиеся павлины. Лишь Халил четко выбивался из этой компании – его глаза постоянно прыгали на Ляжку, которая делала вид, что не слышит этого безмолвного зова.

– Если захочет, дождется, – коротко бросила Ляжка, хрустя картофельными чипсами. – Но если ты перестанешь хандрить, то ему не придется долго ждать.

Ляжка пыталась манипулировать, давя на мою слабую точку под названием «благополучие Ляжки». Но, увы, даже озабоченность ее личным счастьем не могла встать в сравнение с тяжелым грузом стыда, обвитым горечью утраты, как удушающей змеей.

– Тебе не стоит тратить на меня время, – ответил я ей.

– Это мое время, а значит и мне решать.

– Мой конец уже близок, твои усилия окажутся бесполезными.

– Ты уже надоел своим фатализмом. Знаешь, сколько лет ты уже твердишь о своей скорой кончине? Восемь! Восемь чертовски долгих лет. За эти восемь лет два десятка детей успели родиться и умереть на Желяве, а ты все никак не достигнешь своего конца.

Ее негодование было оправдано. С тех пор, как мне заменили мое сердце на искусственное восемь лет назад, я обрел дар зрячего. Теперь я вижу и чувствую больше, чем когда был наделен человеческим сердцем. Странным образом сталь в моей груди пробудила дремавшие меридианы тела, мне открылось знание бога, как если бы настоящее сердце было блокатором священного потока, вливающегося в человеческие тела из вселенной вокруг.

– В этот раз все иначе. Я чувствую, что моя жертва где-то рядом. Она положила руку мне на плечо, словно готова позвать в любой момент.

Ляжка с тревогой воззрилась на мои плечи, как если бы и в самом деле пыталась увидеть смерть, стоящую позади меня. А потом она пригнулась над столом и заговорила тихо:

– Буддист, что произошло на Желяве в день прорыва? Расскажи.

Я опустил глаза. Священное знание не лишило мое тело физических реакций на боль. Слезы то и дело находили путь наружу.

На пике эмоций я уже было хотел открыться ей и вывернуть наизнанку огнем горящую совесть от греха, что хлестал меня пламенным хлыстом: я убил ребенка, я убил Маришку! Но также внезапно, как и появился, порыв исчез, напомнив мне об истинной цели смерти девочки.

– Мне был послан знак о том, что в скором времени я должен буду совершить жертву.

Равнозначный обмен. Моя жизнь, отданная добровольно, как плата за отнятую жизнь невинного дитя.

Ляжка хмуро смотрела на меня, ей должно быть надоела моя заезженная пластинка, по крайней мере, она не пыталась этого скрыть своим взглядом. Я был готов к тому, что она тяжело вздохнет и покинет меня, утерев руки, мол, я сделала все, что могла.

Но Ляжка продолжала сидеть рядом и смотреть на бесноватых людей, танцующих под зажигательные басы музыки давно ушедших лет. А чтобы укрепить мою уверенность в ее верности мне до последнего, Ляжка взяла с огромной тарелки гречневый хлебец и продолжила хрустеть, как будто тем и занималась последние полчаса.

Халил вдалеке опустил свой взгляд, осознав, что и сегодня Ляжку ждать не стоит. Но его горделивая осанка и вздернутый подбородок твердили, что готовы ждать ее дальше.

Очередной сбой в магнитных полях сердца заставили его упасть, а потом сердцебиение возобновилось в нормальном ритме. Нет. На этот раз то была не боль. То была мимолетная радость оттого, что я не один на своем пути к предназначению. Моя верная подруга, моя верная жена из прошлой жизни по-прежнему сопровождала меня в моей карме, помогая в достижении катарсиса, который был уже очень близок.

17 февраля 2071 года. 23.00

Бриджит

Горе-Федор продолжал пыхтеть над салатами и морсами, потому что человек – это ненасытное чудовище и во все времена только и делало, что требовало хлеба да зрелищ.

Свадьба удалась. Хотя я не знаю, удалась она или нет, я еще ни разу на свадьбах не была. Как таковых свадеб-то и не устраивали уже давно. Уже лет сорок. Но я сидела на полу посреди кухни между рядов кухонных столиков и шкафов и уплетала галеты с начинкой из консервированных персиков, и еще никогда не чувствовала себя такой счастливой.

Во-первых, Горе-Федор – гений, мать его! Как только инженера герметизировали восточное крыло гостиницы, Горе-Федор получил доступ к огромной кухне с горами утвари, шеренгами холодильных комнат и залежами бакалеи и консервов. Счастье началось именно здесь. Причем для всех: и для наших, и для здешних, потому что местный поваренок Свен уже восемь лет пытался отравить своих друзей, но, видимо, ускоренная регенерация спасала их желудки.