Андрей Соколов - Я буду ждать тебя в Уиже

У борттехников расклад другой. Там каждый досконально должен знать свой аппарат, где что болит, чем скрипит, откуда капает. Бортач – птица, окольцованная железом, а потому чаще в масле на гнезде, чем в небе. Не дай бог замена двигателя или капремонт, он, бедолага, полгода крыльев не расправляет – лётчик так не может.

Командир полка назначил шесть бортов в Анголу, Сашку Якушева с его обласканной Василисой (Ми-8) сразу включили в список, а Михаилу пришлось побегать, похлопотать за них с Костяном. А дальше они снова – высота.

Открывая пассажирскую дверь шикарной тойоты, Дмитриев не сомневался – француженка будет его. Кого же ей ещё хотеть? Сильный, красивый и лётчик. И если она – Мирей Матье, как кто-то там заметил, то он – Дитер Болен, и это в эскадрилье говорили все, а за роскошной шевелюрой он следил. Синий олимпийский костюм и сейчас подчёркивал его накачанную грудь.

– Хеллоу, Валери! – приветствовал Михаил иностранку, встретившую его улыбкой за рулём «Лендкрузера» последней модели. – Серёга! – бросил командир переводчику назад. – Спроси, давно ли в Анголе? Кого это она провожала? Наверняка не мужа. Скажи, что лучшие лётчики на её борту. Наш «Ноль Четвёртый» – белый! Не камуфляжный там всякий. Я командир. Готов учить её летать.

Тойота мягко тронулась, замыкая колонну. Сергей Марков на заднем сиденье по центру придвинулся вперёд, ближе к Валери и Михаилу, и перевёл речь командира с некоторыми дипломатическими правками.

– Мы лётчики, не пилоты, Серж, на будущее! – вполголоса заметил ему командир, вслушиваясь в перевод.

– No! – рассмеялась Валери. – Не муж – коллега! Работал в Уиже до меня, улетел на неделю в Намибию в отпуск. Потом на юг – в Квандо-Кубанго. Там трудно – много беженцев. Вижу, все знают моё имя, а как зовут вас, господа пилоты?

– Майкл, Алекс, Серж, – начали козырять ребята знанием своих имён на иностранном языке, Константин замялся.

– No! – со смехом возмутилась Валери. – Хочу знать ваши настоящие имена! Как это звучит по-русски?

– Михаил! – гордо произнёс Дмитриев и поправил шикарный чуб левой пятернёй.

Ребята на заднем сиденье хмыкнули, переглянулись, отношение иностранки к русским именам пришлось всем по душе, и они по очереди представились.

– Валери! А почему на дверцах у тебя пять букв, а не две, как у всех? – сходу начал расспросы штурман Храмов. – Что означают? Комитет помощи беженцам? А антенна такая здоровая на правом бампере на сколько километров берёт? Сто пятьдесят? Очень удобно. Классная радиостанция! – восторгался Костя. – Тоже японская? Здорово! С вертолётом можно связь держать, легко!

За спинкой водительского кресла штурман чувствовал себя не в своей тарелке – не на правой чашке, и недостаток визуального обзора компенсировал лексическим напором.

– А сколько ещё девушек в Уиже служат по линии комитета помощи беженцам? Ты одна и руководишь миссией в двух провинциях? Остальные сотрудники из местных? Жаль! Сколько стоит этот аппарат? Сорок тысяч долларов! Кранты! Моя новая «шестёрка» (ВАЗ-2106) на две штуки баксов тянет! А тут двадцать жигулей можно было взять! – не давал никому раскрыть рта штурман.

Пришлось Дмитриеву утихомирить второго лётчика.

– Shut up, Костян! Дай нам поговорить! – засветил он знание иностранных языков.

Разговор дальше пошёл о семье и школе. Валери со смехом отвечала, спрашивала. Сергей в проёме двух передних кресел был к ней близко, переводил на автомате, и на него нахлынуло волнение.

Не ожидал он, что девушка из Европы так просто будет общаться с русским экипажем. А языковой барьер? Кажется, всем только в радость. Приятный мягкий голос с кратким «ноу», тёмно-каштановое каре с нежным ароматом цветущих мандаринов, смуглая шёлковая кожа, изысканный стиль в одежде – всё казалось Сергею удивительным и необыкновенным.

У однокашников давно были жёны, дети, а он чего-то ждал. Четверть века от роду, десять из которых – по полигонам, казённым хатам. Суворовское училище, военный институт, Кандагар, Мары. Везде товарищи, мужская служба. А женщины – были, кажется, но какие-то временные, в отпусках и не всерьёз. А эта хрупкая и смелая, такая неожиданная и близкая, здесь…

«Это Бродский или уже нет?» – размышлял он.