Мария Высоцкая - Законы безумия

– Положи на место, – прорезается голосок.

Я же всем видом показываю, что слушаю Васильну и вникаю в каракули на доске.

– Не жадничай, – шепчу, поворачиваясь к ней. У нее очень красивые, выразительные глаза – крупные, миндалевидные. В них есть что-то особенное, но, если не всматриваться, первое что приходит на ум, это коварство. Хитрые, лисичкины глазки. У Гольштейн вообще очень притягательная и нештампованная внешность. Сердцевидное личико и, казалось бы, такое невинно-честное на первый взгляд, пухлые губы, с четкой, заостренной в треугольнички верхней.

Она кукольная, но не как Барби, нет, она из коллекции редких, тех, которые в одном экземпляре на весь мир.

– Тебя не учили, что чужое брать нельзя? У вас там вообще культуре не учат?

– У нас – это где?

– В вашем детдоме, – щурит глазки и смотрит волчонком. Именно волчонком, до гордого волка ей еще слишком далеко.

– Скажи мне, я сделал лично тебе что-то плохое?

– Что? – вытягивает мордашку.

– Не уподобляйся своему дружку с отморожением мозга, – прокатываю ручку по парте, так, чтобы она поймала. Сам же вжимаюсь спиной в спинку стула и, сложив руки на груди, залипаю на доску.

Сбоку слышится копошение, но мне уже не интересно. Своими тупыми вопросами и предположением она отбила у меня всякое желание хоть к каким-то действиям в ее сторону. Такая же богатенькая тварь, с раздутым эго и полным отсутствием хоть какого-то мозга.

Так проходит весь урок, следующая по расписанию физра. Хоть что-то интересное. Убираю тетрадь в рюкзак, слыша тихое «Прости», а когда оборачиваюсь, Гольштейн пулей вылетает из класса, все, что осталось от ее присутствия здесь, лежащая на моей стороне парты ручка.

***

Перед физрой медленно прогуливаюсь по школьному коридору. Подходя к столовой, слышу такой знакомый голос. Сомов. Усмехаюсь. Вот же везение, сегодня фортуна в ударе. Подхожу сзади и без колебаний хватаю этого козла за шиворот. Ждать Павлика до конца дня совершенно нет никакого желания, поэтому то, что он подловился на большой перемене, мне только в плюс. Не надо будет тратить время на этот мусор после уроков.

Подцепив его за шкирку, утаскиваю на задний двор, хорошо, что, пока я искал класс с утра, узнал, где он находится. Мажорики только пялятся. Ни один не делает и шага. Вот и вся дружба.

Ухмыляюсь, кидая блондинчика в мелкий сугроб, и убираю руки в карманы. Его безмозглая свита бежит к нам, но останавливается в нескольких метрах, не решаясь подойти, нет, «счастливчик» огрести быстрее Сомова, конечно, находится. Коротконогий крепыш, с раскачанной трапецией, только выглядит он от этого еще более нелепо, почти сразу кидается в бой, но, перелетев через колено, сводит свой пыл на минимум.

– Слушаем меня, зайчики и соболята, – выкручиваю руку Павлика, но, знаю, знаю, лежачих не бьют, – услышу из ваших говорилок еще хоть одно слово в мою сторону, в снежный ком заверну, – стреляю глазами в ближайший сугроб. – Понятно объяснил?

Ответом служит тишина. Какие глупые, несговорчивые и вредные «мальчики». Пинаю Сомова, и тот начинает кивать, словно болванчик.

– Ну, будем считать, что познакомились, – выпускаю из захвата и, поправив сползшую с плеча лямку рюкзака, ухожу в закат.

Герда.

Пулей забегаю в раздевалку, почти не оставляя себе сил даже на то, чтобы отдышаться. Кто он вообще такой, этот Шелест? Ведет себя как питекантроп. И эти взгляды…

Растираю плечи руками, словно это поможет отделаться от мерзких ощущений. Мороз по коже. Кого он из себя строит?

А самое отвратительное, что я вспоминала его после той встречи на улице. Тогда он помог мне сбежать от охраны, которая силком тащила к гинекологу по приказу папули. Он хотел удостовериться, что я не сплю с Сомовым. Как омерзителен этот мир. Да даже если бы я и спала с ним, это никак не может касаться моего отца. Никак. Но он думает иначе. У него свои правила. Свое мнение по поводу всего. Сжимаю кулаки, чувствую прилив злости.

– Не уподобляйся своему дружку… бе-бе-бе, – шепчу себе под нос, а саму аж передергивает.

Быстро переодеваюсь, я и так уже минут на пятнадцать опоздала, меня словно током шибануло, а потом еще и парализовало, после его дурацких слов я выбежала из класса, как первоклашка, еще и ручку ему оставила. Бежала, а саму чуть ли не трясло, всего пара каких-то дурацких слов вывели меня из себя, задели за живое. А здесь, здесь я не могу показывать слабость, не могу проявлять сочувствие. Меня не поймут, да и нет у меня этого сочувствия. Мне все равно. Абсолютно. Только почему я до сих пор ощущаю стыд?