Цзэдун Тао - Священная война

Недоумевая, он разворачивается и идет по длинному коридору. То и дело из смежных комнат выбегают разные смешные люди, собаки проскакивают мимо ног, какие-то дети… Женский шепот за парчовой занавесью. Сидя возле большого казана, старая уйгурка чистит рыбу… «Кто разрешил?» Но вопрос остается без ответа. Он просто выходит из головы, словно из юрты, хлопнув на прощанье пологом – хан в курсе.

В одной из комнат горят свечи, на аналое – две палки накрест и залосненная желтая мануфактура, лежит старый уйгурский фолиант со знакомой вязью. Ван Юань изучал с детства это письмо. Он подходит ближе и видит: « Блажен муж иже не иде на совет нечестивых… » 42Но тут из полумрака выныривает фигура хозяина, на лысой голове которого торчат маленькие рожки. Колы-ван читает дальше: «На пути грешных не ста, и в седалищи губителей не сяде…», – охает и, хватаясь за рогатую лысину, уносится куда-то в угол, где, собственно, и угла-то нету – тьма! Ван Юань долго идет наощупь и, в конечном счете, снова попадает в горницу к застолью. Хан лежит, развалившись на подушках, разговаривая с незнакомой женщиной, одетой в желтую императорскую мантию; на каждый вопрос она дает ему десять разных ответов, спрашивая при этом: «А тебе как нравится, дорогой?».

– Мне нужно, чтобы их мудрость не могла соперничать с моей, – хан указывает перстом на трех учителей, сидящих поодаль.

Ван Юаню интересно узнать их, увидеть их лица. «Неужели это Цюй Лиу, Тао Яозу и Янь Куан?» Он идет напрямик через стол – кости, посуду и тела нукеров, – понимая, что за подобное по яссе ему грозит смертная казнь. Но неожиданно невостребованная любовь к далекой родине вспыхивает в нем с огромной силой. И пусть… Он хочет узнать, почему она, эта родина, отвергла его. Но учителя высокомерно отдаляются на недосягаемую высоту, и Ван Юань понимает, что ему к ним не дотянуться. Тем более, что его ноги неожиданно увязают в чем-то очень похожем на навоз. И Ван Юаню ничего не остается, как только отдаться чувству без остатка и взлететь. Что он и делает! Это удивляет учителей, они возвращаются обратно, в глазах неподдельный интерес.

– Ну вот, я стал одним из вас – дьяволом, – неожиданно и откровенно говорит им Ван Юань, понимая, что это признание таит в себе страшную опасность.

Но разве есть другая возможность с ними поговорить, они ведь не хотели даже его слушать.

Лицо горит, а под ногами нет ничего твердого. Он, конечно, может летать, но недолго. Ведь он перешел запретную черту и теперь находится в стане врага. Здесь уже нет поддержки степи, к которой он привык с детства. Он чувствует враждебность мира всем своим естеством – щемящая боль в сердце, грудь сдавило… Кто-то лезет ему языком в ухо. Ах, это дочка хозяина, руки девушки оплетают его шею, словно кольца змеи. Дышать все труднее, а сердце колотится, вырывается из объятий, словно попавшая в сети перепелка.

– Помоги мне, – шепчет Ван Юань, лежащей рядом Наргиз, не в силах освободиться от смертельных объятий.

– Ее здесь нет, – отвечают губы Наргиз голосом купца Колы-вана. – Разве она тебе не сказала, кто у нее хозяин?

– Нет, она только предупреждала… – лепечет заплетающимся языком Ван Юань.

– Женись на мне, получишь все, – шепчет Наргиз. – Это настоящий праздник! Ха-ха-ха…

Она смеется, и ее хохот – словно из колодца. Оттуда веет леденящим холодом, и он быстро заполняет ему грудь.

– Жизнь без сердца – лучшая жизнь, – говорит Наргиз голосом учителя Цюй Лиу.

«Или это все же Тао Яозу или Янь Куан?»

– Я один во многих лицах, я сознание всех здесь живущих. Хочешь стать буддой? Познай меня!

Наргиз принимает соблазнительную позу, а Ван Юань понимает, что нет сил противостоять влечению. Ведь все живое, двуногое и пресмыкающееся, подвластно желанию плоти, чужой плоти, которую хочется рвать, грызть и упиваться ею – достать дна и насладиться зверем!

Не ведая, из каких сил, Ван Юань все же уползает обратно по темному длинному коридору – дети, собаки, шепот старух. Выхваченный пламенем свечи их полумрака, возле аналоя стоит Колы-ван, бубнит молитвы и время от времени бьется рогатой головой об стенку.

– Пошел прочь! – машет ему рукой Ван Юань.

Он хватает пергаментную книгу и раскрывает наугад.

«Живый в помощи вышнего, в крове Бога Небесного водворится

Речет Господеви, заступник мой, прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него…» 43

Читать тяжело, слова комьями застревают в горле, а сердце каменное, словно и не его вовсе. И снова накатывает леденящее дыхание близкой смерти. Тело колотит лихорадка, зубы стучат, руки ходят ходуном. Но Ван Юань не выпускает книгу, вцепившись в нее, как в последнюю надежду.