Мария Янова - Кофе со сливками

Что ж, я почему-то все равно искренне ненавидела наш «дом» на тот момент, как бы там хорошо не было. Действительно, там я провела все свое детство. До сих пор по фотографиям вспоминаю, как я, еще тогда с белоснежными волосами, в желтой шапочке, которую привезла мне бабушка с рынка, в маечке и с улыбкой до самых ушей сижу рядом с садовым гномом. На мне не лежит никаких обязанностей, на душе так легко и одни лишь мечты о самой большой кукле «Baby Born». Помню, как я проказничала, играя в телефон вместо того, чтобы учить стих по литературе. Это была маленькая Надя, не подозревающая о наказаниях, которые приготовила ей мама. Я знаю, у Димы тоже много воспоминаний о том времени, но он точно не помнит, как мы вдвоем, помогая маме с готовкой, в тихую уплетали сырое тесто для печенья. А, когда мама развернулась к нам, не выдержала и от злости начала есть с нами. Мы заливались смехом около двадцати минут, не желая останавливаться. Но вдруг у Димы скрутило живот, и мы перестали смеяться. Правда, смеси на новую партию печенек почти не осталось. А жаль, они бы получились еще вкуснее, чем те, что мы съели.

Конечно, у нас был и милый огородик. Мама проводила там все свое время, сажая какие-нибудь растения и кусты. Была и кошка Тиша, которую сбила машина. Мы заводили и рыбок, и даже хомяка. Дима с друзьями уезжал на велосипеде глубоко в лес, в поля. Рассказывал, что там у него была даже собственная корова, белая, с огромным черным пятном на спине и на ухе. Когда мы решили переехать, он бесконечно ныл маме, чтобы она разрешила забрать ее. Я запомнила это, потому что мама сама обращалась за советом ко мне, как же успокоить старшего брата. Там же, когда мне было девять, у меня была первая любовь (если так можно сказать). Никогда не забуду, как Костян, один из друзей Димы (они общаются до сих пор иногда), почти каждый день забирался по дереву с ромашкой, постучать мне в окошко. Поначалу, я улыбалась, принимала с радостью эту бедную и помятую ромашку и махала ему рукой, когда он слезал и уходил. Через две недели ежедневного лазанья, я перестала открывать окна, а когда слышала, что кто-то снова карабкается, уходила из комнаты. Вскоре визиты прекратились, но в последний день нашего пребывания на даче, Костя опять залез ко мне в окно и ждал, пока я появлюсь в комнате и получу свой заветный цветочек. Когда я, наконец, сдалась и вошла в комнату, думая, что Костя ушел, я остолбенела. Передо мной все еще стоял мальчишка с огромным букетом разных полевых цветов. Он потянулся ко мне, и я подумала: «Что за дичь он творит?» А потом я поняла, что Костя хотел поцеловать меня! И поцеловал! «Настоящий поцелуй!» – думала я про себя. Моя щека до сих пор иногда чувствует его губы. А передо мной иногда всплывает его лицо. Все в веснушках и с курносым носиком, а рыжие волосы небрежно разделены на две части, лежа ровно. Вот такой вот у меня был ухажер. Интересно было бы взглянуть на него сейчас.

Мама загружала стиральную машинку, косо смотря на меня.

– Как это, ты никуда не поедешь?

В ее голосе уже прорывались нотки злости и капли разочарования. Я представила, как в ее голове куча мелких пазликов из мыслей пыталась собраться в единое целое, чтобы понять смысл настойчивого утверждения дочери и понять насколько высока ее настойчивость.

– Н-ну, ты же не против, если я не поеду?

Мамино лицо напряглось до неузнаваемости. Засунув последнюю наволочку в машинку, она уставилась на меня.

– Против.

Я досадно вздохнула, походила взад-вперед по прачечной комнате, подумав о поражении, но не сдалась. Я так долго думала, что не заметила, как мама ушла, а барабан машинки уже вертелся вовсю.

Тиранша гремела тарелками на кухне. Отравилась туда. За столом сидел Дима, мило болтающий по телефону о чем-то со своей подружкой Дашей. Она уехала от нас в ту же ночь, когда и должна была приехать. Возможно, мама даже не заметила ее дома.

Решив, что здоровье превыше всего, я облокотилась на стол возле мамы и бесстрашно заявила:

– Меня вырвет прямо на твои кожаные сидения. Неужели, тебе так хочется потом отмывать это и заглушать любимыми духами запах, который въестся надолго?

Мама опять посмотрела на меня как на дуру.

– Ты мне угрожаешь? – она выглядела серьезно, но я все равно увидела ухмылку на ее лице. – Оттирать будешь ты. Твоих же рук дело.

– Не рук, а рта! И глотки! И живота! И вообще – мозга!.. – вмешался Дима.

– А ты разговаривай больше, – чуть не одновременно сказали мы с мамой и уставились на него, поднявшего руки, в знак мира и своего поражения.