Диана Маш - Совсем не ангел

– Вы пойдете с нами, если не хотите, чтобы мы причинили вред этой ведьме, – не ожидая подобных действий от тех, кто обязан защищать покой жителей Черного леса, я застыла на месте.

– Совсем распоясались без короля, черти, – прохрипела Аглая, пытаясь вырваться из железной хватки, – Сеня, стукни их, как учила.

Сосредоточившись, я подняла руки, решив использовать на мужчинах заклятие остолбенения.

– …и при свете голубом вы, четверо, замрите столбом, – зашептала я, посылая лучи света.

Руки, удерживающие подругу, разжались. Она отпрянула в сторону, а мужчины вместо того, чтобы замереть на месте на некоторое время, дружно попадали на пол.

– Аглаша, я же все правильно сделала? – прошептала я, разглядывая лежащих на пороге мужчин. Их глаза были открыты, а кожа белая, как у мертвецов.

Подруга подошла к ним ближе, встала на колени и начала прощупывать пульс. Когда она подняла на меня испуганный взгляд серых глаз, я непроизвольно сделала шаг назад, понимая, что произошло непоправимое.

– Они мертвы, Сеня. Все четверо…

– Но… но я же использовала самое просто заклятие сдерживания?

– Малышка, ты черпнула не от света. Это была тьма. Ты убила этих мужчин, – Аглая прикусила дрожащую губу.

По спине прошел озноб, и тело бросило в дрожь. Зубы застучали друг о друга так, что пришлось крепко сжать их.

– Я не хотела… я не могла.

– Черт, это я во всем виновата. Это я попросила тебя стукнуть их заклятием, – вскочив с колен, ведьмочка бросилась ко мне и крепко обняла, пытаясь привести меня в чувства.

– Аглаша, меня теперь убьют, как черную ведьму? Инквизиция и Трибунал начнут охоту… они меня из-под земли достанут, да? Тут даже Ангел меня не спасет, – шептала я, все еще не в силах отойти от шока, – а как же мой малыш? Я и его прокляла… Я плохая… Я черная ведьма.

Взяв меня за плечи, подруга встряхнула меня и зашептала, будто боясь, что нас могут услышать.

– Сеня, приди в себя! Сейчас сюда явятся их дружки. Нужно срочно забирать все самое необходимое и делать отсюда ноги. Я не отдам тебя им. Никто тебя не схватит и тем более не убьет.

Я, словно умертвие, продолжала стоять на месте, не в силах даже пошевелиться, пока она носилась по дому собирая вещи и документы. Посадив меня в свою машину, на сиденье рядом с водительским, Аглая завела мотор и тронулась с места.

– Денег у нас на первое время хватит, а там, глядишь, и устроимся нормально. Документы новые тебе выправим, ни один хрен не подкопается. Я не дам тебя в обиду, запомни это, – постепенно ее слова начали доходить до моего отстраненного сознания.

Кивнув, я откинула голову на спинку сиденья, думая о том, как прекрасно начинался этот летний теплый день…

Наши дни

– Ева, положи утюг на место! В садик ты его не возьмешь.

– Ню, мамаськаааа, – маленькие бровки поползли вверх, а курносый носик начал морщиться, давая знать, что еще немного и его обладательница ударится в слезы.

Я сделала самое строгое лицо из всех возможных, но в спорах с моей малышкой, это не действовало. Стоило мне увидеть в ее серо-голубых, отцовских глазках грустинку, и я готова была горы свернуть, чтобы выполнить любое ее желание.

Дочь прижала к груди вполне себе настоящий утюг, что был полгода назад назван самой любимой игрушкой (непонятно за какие такие заслуги, но я уже не вмешивалась), и без которого не обходился ни один выход в свет.

– Мой утюзок, Агасе не дам, – похоже, я сегодня не первая, кто пытался разлучить ее с «игрушкой».

– Хорошо, Аглаше мы его не отдадим, но сегодня ты берешь его в последний раз, – я громко вздохнула, наблюдая, как ребенок засиял прямо на глазах, уверенный, что и завтра и послезавтра добиться от меня положительного ответа по этому вопросу, не будет стоить ей ничего.

И, к моему сожалению, она была права. Я была как пластилин в ее руках, и ничего с этим поделать не могла.

– Мамаська хавосая, – подойдя ближе Ева подставила мне свою розовую щечку разрешая поцеловать, что от нее был знак высшей милости, которой удостаивался далеко не каждый.

При взгляде на нее, у меня всегда начинало щемить сердце. Тут было намешано все: беззаветная любовь к моей малышке, без которой я не мыслила и дня, радость, что боги подарили мне ее в самый сложный период моей жизни, и неискоренимая тоска по ее предателю отцу, точной копией которого она росла.

Боги, как же я хотела ненавидеть его, за всю ту боль, что он мне причинил, но разве можно это сделать, если самое дорогое на свете существо словно ходячий его портрет?