Кара Райр - Я вижу тебя наяву

Пролог

Все мы когда-то хорошим своих родителей, братьев, сестер, друзей … или они нас. Тут уж кому какая доля выпадет.

Никогда не бывает просто. Никогда, сколько бы боли друг другу не причиняли. Однако, таков уж порядок заведен. Одни приходят, другие уходят. Как понять когда? Да кто же знает. Остается только ценить каждый миг, который к сожалению, не всегда бывает приятным. Куда деваться…

Больно только от мысли " успею ли я попрощаться? Надо ли оно вообще? Страшно провожать часть своего сердца в последний путь и осознавать, что все мы пустое место. Пыль, ничего не значащая пыль в этой вселенной…

.... Я в своей квартире в Варшаве. Что? Я тут же в папыхах схватила телефон. 1 июня 2024 года. 15:00. Нееет! Николь и мать подстроили этот спектакль, ну ничего, сейчас я соберусь, приду в себя и начну все с начала! Посмотрим ещё кто кого!

– Ада, черт тебя побери, ты где?

– Тут, тетя, что вы хотели?

– Сегодня ты совершишь свое первое убийство.

– Неужто я готова к этому?

– Не задавай вопросов, я вижу, готова.

Мое детство нельзя было назвать хорошим. Матушка оставила меня, когда я была еще совсем ребенком. Про отца вообще ничего не известно. Воспитание маленькой Ады легло на плечи маминой подруги, которая, мягко говоря, была не подарком. Эту чертову спасительницу одиноких и несчастных зовут Агата…

Агата Хайл – манипулятор, завистливая и высокомерная особа. Но на данном этапе я должна подчиняться ей, чтобы сохранить свою жизнь.

Знаете ли вы, что балетный спектакль готовят до двадцати актерских групп, «браво» зачастую кричат специально приглашенные люди, а сами танцовщики за время выступления теряют до трех килограммов в весе?

– Выше ногу! Тяни! Что за бревна тут собрались! Один сброд понабрали. Кто скажет вам правду кроме меня?! Скажите «спасибо» и старайтесь лучше!

Мое детство и молодость прошли тут, в балетной студии при большом театре Вены. Австрия, старая добрая Австрия навеки в моем сердце, в отличие от этих дичайших репетиций.

Тетушка Агата ни на минуту не оставляла меня в покое, во всех смыслах не давала мне продыху. Я училась в частной школе для девочек. После уроков ко мне приходили репетиторы. Мы изучали языки. Потом я бежала на очередную тренировку, а после нее, изможденная, брела домой, чтобы перекусить хотя бы половинкой яблока. Было тяжело, я выгорала, загоралась и выгорала снова, но все это сделало меня той, кто я есть сейчас. Все, что со мной происходило, выстроило меня по кирпичикам из полудохлой балерины-девчонки в сильную, властную личность… Кто бы мог подумать, что серая мышка, зашуганная худышка превратится в… в меня.

Когда мне исполнилось восемнадцать, единственное, о чем я мечтала, вырваться из-под гнета матери. В моем понимании молодость – время гулянок, тусовок, порочных связей, ошибок. Не зря, наверное, говорят: «Молодость все прощает». Но я не могла пойти по такому пути. На меня давила строгая мать, обстоятельства, да и отсутствие решимости сыграло немалую роль. Только представьте, неподготовленная к жизни, забитая восемнадцатилетняя девочка пыжится, пыжится, а в итоге ничего не делает. Да, как и многие в этом возрасте. Я боялась. Если бы Агата была хоть немного добрее, если бы она учила меня, как выживать… Хотя стоп, она учила. Самым любимым ее «предметом» были уроки искусного убийства: куда стрелять, где находятся артерии. В общем, веселуха. Чего же еще может хотеть девчонка в восемнадцать, кроме того, как упражняться в метании ножей? Действительно, ничего.

Она учила меня выживать, а я хотела научиться жить… Пить после учебы дешевое пиво с подружками. Тусоваться в непонятных компаниях, в конце концов, забить на учебу. Позволить какому-нибудь щеглу разбить мне сердце. Чтобы прямо так вдребезги. Плакала бы полгода в подушку, хотела бы склеить ласты. Потом бы осознала, какая вообще дурная, и сорвалась бы с цепи, забросила универ, переехала в другой город или подсела на травку. Еще могла бы забеременеть или сесть в тюрьму. Кто знает, кто знает. Мы этого уже не увидим.

Весной тысяча девятьсот сорок шестого года я совершила свое первое убийство. Кто это был? Моя настоящая, как я тогда думала, мать. Она так умоляла меня не делать этого… Сначала кричала, мол, пощади, потом говорила, какое я чудовище. Мне было не то чтобы все равно, хотя нет, все равно. До сих пор помню ее скорченное от боли лицо. Брови приподняты, рот приоткрыт. Вот она стоит на коленях, вот я приставляю к ее виску пистолет. Она закрыла глаза, дрожа от страха. Слезы катились градом. И вот она падает, падает в грязную лужу, которая уже через мгновение заполняется алой кровью. Я смотрела на ее уже хладное тело и размышляла: