Рина Осинкина - Убить админа

Весь путь от отделения полиции до работы Катя проделала в странном плавающем состоянии отрешенности и с ватной пустотой в душе. Она устала. И она совсем не чувствовала никакого ликования. А ведь все благополучно завершилось. Преступление раскрыто, сняты все обвинения с Генки, настоящего убийцу посадили, и вообще больше никому ничего не грозит. Марианна сказала, что Демидов ни при чем и что он нормальный мужик, камень тяжкий свалился, можно дышать, можно осторожно вступать на краешек взлетной полосы, готовясь к полету.

Но ей же неймется, она же еще должна удостовериться, что несчастные детки спасены и поправляют сейчас здоровье и нервы в каком-нибудь подмосковном пансионате. Ан нет. Не спасены. И если не прятаться от правды, то им грозит непридуманная опасность. Пока они там, где есть, они не просто грошовая рабочая сила, они состав преступления, а значит, преступнику, тому, другому преступнику, его нужно уничтожить. Их то есть. Из которых знать она никого не знает, да и слышала про одну только Лильку.

А в душе уже поселилось гнусное чувство вины. Только что она может?.. Ничего она не может сделать для них, неужели непонятно?

«Хочу в отпуск, — вяло подумала Катерина. — Ничего, скоро Новый год, каникулы, вот тебе и отпуск. Хорошо, что все закончилось до Нового года».

Ничего не закончилось.

Про Демидова Катя думать малодушно избегала, но как-то все равно думалось. Что будет дальше?.. Вот он позвонит ей, она ответит, что дела переделала, родственников разогнала, а троюродную тетю вылечила. Ну а потом? Потом он, наверно, пригласит ее куда-нибудь посидеть или погулять. Должен же быть какой-то буферный промежуток до того момента, как он потащит ее в постель.

Допустим, весь этот буферный промежуток, сколько он там на него отведет, будет заполнен любовными излияниями, против которых Катя ничего не имеет. Безусловно, это будет волнующе. А потом?

Вот они сидят напротив друг друга в маленьком уютном кафе на Тверской или прогуливаются по Александровскому саду. Он предупредителен и галантен, она чуть-чуть кокетлива и смущена. Самые главные слова уже произнесены, пора поговорить о чем-то другом. Ну хоть о чем-то.

Вдруг мне с ним скучно будет, а ему со мной? Он начнет хвастаться, как с конкурентами бился и всех урыл, мне противно будет, а придется одобрительно улыбаться. Или как, отдыхая в Египте, поймал акулу на крючок для пескарей, а я должна буду ахать восхищенно. Или станет государство беспощадно бичевать, рассуждая о продажности вкупе с бездарностью. Или разглагольствовать насчет того, что мужик обязан быть крутым и безжалостным, иначе это не мужик. Вполне может завести разговор про какую-нибудь выставку или театральную премьеру, он любит понты, ну а мне это не особо интересно, только разве в этом признаются кумиру?

И что расскажу ему я? Про коллекцию керамических горшков на кухне, про то, как училась в Станкине, про курсы сисадминов? Можно еще про Витькин стрелковый клуб. И все.

Потому что про Вику с Генкой, про православный приход на Большой Полянке и толстенькую крысу, живущую в подвале Катиного дома, с которой Катя здоровается при встрече, поднимаясь по ступенькам к лифту, она ему точно говорить не будет. Разве это кто-нибудь поймет? Хочется, безумно хочется обо всем этом рассказать именно ему, Демидову Олегу, но никогда она этого не сделает. Это не тот человек. Это человек-картинка. Измучившая ее картинка.

Значит, романчик продлится недолго. Совсем как того хотел пострадавший Демидов. Каким он себя считает. Закончится он для страдальца благополучным выздоровлением, и это можно будет назвать счастливым концом, разрешением от тягот, освобождением из плена. Много разных названий можно привести. А только что с Катей будет после всего этого?! Хроническое обострение? Новая депрессия? Или еще какой выверт психики, наподобие стойкой аллергии ко всякого рода контактам, но это как раз и неплохо?

Тут на нее обрушилась мрачная решимость. «На фиг мне все это? — со свирепым надрывом подумала она. — Позвонит, а я ему нахамлю. Или нет, лучше по-другому. Я ему скажу, что он все не так понял. Что, произнося грубое слово „козел“ и грубое слово „мерзавец“, я имела в виду совсем другого персонажа. А Демидов разве козел? Да это просто невозможно — даже мысленно назвать его великолепие козлом. И пусть утрется. А вечером я подманю крыску, если она, конечно, выйдет на прогулку, и поселю у себя на кухне. Поставлю ей блюдечко с молоком и сыра дам до отвала. И никаких клеток, пусть так живет. А что? Я давно хотела ее к себе зазвать, так чего оттягивать?»