Нина Щербак - Легкое пламя. Триллер для двоих

Как-то Славка спросил Машу, очень глубокомысленно и важно:

– К тебе когда-нибудь утром приходил мужчина?

– Нет, – поперхнувшись яблоком, также серьезно парировала Маша.

Утро в Мельничном ручье было необыкновенным. Пахло цветами и свежескошенной травой, и Маше было нестерпимо хорошо от ощущения крепости собственного тела, запаха высушенных прямо на улице накрахмаленных простынь с ароматом яблок, горькой вишни и смородины. Она проснулась от того, что кто-то стучал прутиком по оконному стеклу. Было солнечно, небо, еще совсем холодное, бледно-сизое, проглядывало сквозь дрожащее туманное марево утра, а воздух был по-летнему свежим, почти морским, южным. Она повернулась на кровати, и одеяло неловко сползло на пол. Славка повис на окне, пытаясь просунуть туда непослушный прутик и коснуться Машиной руки. Он несколько секунд смотрел ей в глаза, а потом спрыгнул вниз на землю и убежал.

Днем они часто играли, обычно – в мальчишеские игры. «Банка» была самой интересной из них, потому что ей предшествовали особые приготовления. Кирилл с серьезным видом собирал по всей округе палки, устанавливал их на пыльной песчаной дороге в качестве подпорок, а потом ставил на них большую консервную банку, которую нужно было сбивать битой. Ее он собственноручно вырезал тонкой пилой из поваленной соседями березы. Когда они играли, Маша кидала палку первая и всегда – не глядя. Палка улетала на сто метров влево, не касаясь банки вовсе, поэтому свой негласный приз – потрогать Славку за ухо – Маша никогда не получала. Зато другая игра была намного динамичнее и опаснее. Мальчишки били футбольным мячом о кирпичную стенку возле поля. Отскок был непредсказуем, и когда Маша, в очередной раз, промахивалась, бодро шагнув ногой в другом направлении, Кирилл многозначительно фиксировал «провал», отметив его тонкой тополиной палочкой на песке. Когда таких «отметин» было десять, Маше нужно было «понести наказание», то есть зажать мяч между ног и скакать с ним то расстояние, которое кто-то из мальчишек отмерил, в зависимости от количества пропущенных ударов. Кирилл никогда не вышагивал Машин «маршрут», а нарочито услужливо «выпрыгивал» его. Каждый последующий шаг он отмерял плевком, который смачно печатал на пыльном асфальте, а потом, разбежавшись, отталкивался от собственной слюнявой метки, прыгая – дальше. Маша люто ненавидела эту игру, но никогда ее не избегала, ожидая, что в последний момент ее позовет домой мама, или появится, наконец, Славка, который обязательно проскачет гадкую дорожку сам. Так, собственно, обычно и было.

Как-то на дачу приехал иностранец. Кира Николаевна привезла новозеландца, и он выхаживал по их владеньям гордый как петух и вежливо кланялся.

– Ты видела? – Кирилл был взъерошен и возбужден от бега, но казался счастливым. Протянул Маше целый «блок» разноцветной и пахучей импортной жвачки:

– Что это?

– Ты такого не пробовала. Это самое вкусное, что может быть!

– Мороженое, что ли?

– Я теперь самый счастливый человек на свете! – шептал Кирилл.

– Почему?

– Вкладыши!

Смешные картинки с «микки-маусами», цветными картинками животных из мультиков, прилагались в качестве презента к недоступной тогда импортной жвачке. На них потом «играли» в школе: лупили ладошкой по подоконнику – перевернется или нет. Перевернется картинкой вверх – твое. Не перевернется – вкладыш проигран. Иностранец жил у Киры Николаевны долго. Под конец своего пребывания он совсем как-то обветшал, обветрился. Душа, чтобы мыться на даче, тогда не было ни у кого, а на озеро он ходить почему-то боялся. А когда, наконец, общими усилиями, он туда, на это озеро отправился, то потерялся по дороге. Пришел только через два дня, когда милиция уже искала его по всему поселку. Потом он, кстати, так и остался жить в России. Один раз даже бросил ключи в шахту лифта, побежал к Машиной маме Вере Ивановне в одних трусах и с собачкой, чтобы дала временное пристанище. В другой раз, отмечая очередной праздник, лег на ковер и… не проснулся. Отравился алкоголем. С тех пор Машина семья хорошо знала австралийское консульство, которое тогда только что открыли впервые, и которому Вера Ивановна потом давала ценные указания, как доставить тело обратно на родину. Доставке предшествовала история. Джордж страстно влюбился в Веру Ивановну. Улетев в Новую Зеландию, он во всем признался жене, а Вере Ивановне написал десять отчаянных писем о том, что любовь его – самое сильное чувство в мире. Не дождавшись ответа, он распрощался с женой и полетел в Петербург на постоянное место жительства. Вера Ивановна была предана памяти мужа, поэтому ухаживания отклонила. В трудные 90-е Джордж пользовался бешеным успехом у женщин, преподавал английский язык в Доме Дружбы, а по утрам появлялся у квартиры Веры Ивановны и Маши, с просьбой одолжить ему бидон, в котором он собирался принести им натуральное молоко, простояв за ним три часа в очереди. Маша была более благосклонна к Джорджу и всегда, отправляясь на совместные прогулки, брала его за руку. Вера Ивановна была, напротив, холодна, поэтому Джордж в конце концов даже сказал Маше в полном отчаянии: «Извините, Маша! Но я лублу вашу мать и не могу жениться на вас!» Подытоживая, следует отметить, что Джордж был последним романтиком и, действительно, очень трагично свой вкладыш проиграл, как-то для всех и для себя неожиданно, и совсем по-детски, наверное.