Кей Хупер - Послание из ада (Одержимая)

– Я сам не понимаю, как мне удается, и, честно говоря, меня это до чертиков пугает. Я сразу вспоминаю один старый фильм ужасов о пианисте, который раздобыл себе дополнительную пару рук. Чужих.

– Теперь уже ты пугаешь меня.

– Хотелось бы верить, но ты слишком многое повидал, чтобы бояться того, что умею я.

– На твоем месте я бы не был так уверен.

Не переставая водить кистью по холсту и не открывая глаз, Бью повернулся к собеседнику и нахмурился.

– Мне обязательно глядеть на это, когда все будет готово?

– Нет, необязательно.

– Слава богу!.. Ну, что скажешь? Может быть, достаточно?

– А ты можешь остановиться?

– Черт, кажется, нет! Еще нет. Вот здесь чего-то не хватает, – скрипнув зубами, Бью продолжил рисовать.

Кисть так и летала по холсту, разбрасывая брызги темно-алой полужидкой краски. Если уж на то пошло, он бы предпочел увидеть мысленный образ, хотя после этого у него каждый раз не меньше часа болит голова. С головной болью он сумел бы справиться, но рисование с закрытыми глазами всегда наводило на него ужас. Уже не раз Бью задумывался, что движет его руками во время такой работы вслепую? Ему страшно было даже подумать, что он сам рисует то, что оставалось на холсте после каждого сеанса. Кто-то «говорил» через него, использовал его навыки и умения, чтобы передать миру свое страшное послание. Но кто?!

Послание из ада, как он иногда думал.

– Разве я единственный, кто умеет так работать? – спросил Бью. – Почему ты каждый раз приходишь ко мне?

– Ты не единственный, но ты лучший из всех, кого я знаю. Выдающийся художественный талант в сочетании с развитыми паранормальными способностями. Гениальный художник и сильный эспер – такое нечасто встречается. И все-таки в данном случае я пришел к тебе не только потому, что ты мастерски владеешь кистью. Впрочем, ты и сам знаешь – почему.

Бью машинально кивнул. Он действительно догадывался, но все равно спросил:

– Почему?

Его собеседник немного помолчал, потом сказал уклончиво:

– Я использую все возможности, какие мне доступны, все средства для достижения цели. Но тебе это тоже известно.

– То есть для тебя все средства хороши, и наплевать, во что это обойдется мне? Так, что ли? – с насмешкой спросил Бью.

– Ты в состоянии оплатить свои счета.

– Все-таки ты настоящий ублюдок, Гэлен. Тебе это известно?

– Известно.

Бью молчал несколько минут, потом сказал:

– Мэгги только недавно начала понимать, что она может.

– Да. Я видел ее картину.

– Значит, ты и в ее дом вломился?

– Вам обоим стоит потратиться на приличный замок и простенькую сигнализацию…

– От воров не защитит, а от непрошеных гостей – вполне, – закончил за Гэлена Бью.

Еще несколько минут он рисовал, потом кисть дрогнула в его руке и с деревянным стуком упала на застеленный линолеумом пол. Бью повернулся к холсту спиной и только потом открыл глаза. Гэлен стоял возле рабочего стола и задумчиво ковырял мастихином засохшую палитру.

– Это скоро закончится, Бью. Все уже почти закончилось.

– Если ты пытаешься меня подбодрить, то ты неубедителен.

– Прости. Больше я ничего сказать не могу.

– Да, понимаю. – Бью подобрал кисть, положил на стол. Потом принялся сосредоточенно вытирать тряпкой руки. – Сварю-ка я кофе, – проговорил он.

– Не поздновато? – осведомился гость.

– Ну, если ты считаешь, что сегодня ночью я буду спать, то ты глубоко ошибаешься. Будь добр, прикрой картину чем-нибудь, когда кончишь любоваться.

И, не дожидаясь ответа, Бью быстро вышел из студии. На картину он так и не взглянул. Гэлен проводил его взглядом, потом отложил палитру и нож и медленно подошел к мольберту.

Он остановился шага за четыре до него и, скрестив на груди могучие руки, принялся рассматривать картину, написанную с изумительным мастерством. Трудно было поверить, что художник, который ее нарисовал, работал с закрытыми глазами.

И почти невозможно было поверить, что ее написал Бью. Вместо света, который обычно играл на его картинах, этот холст буквально сочился мраком. Энергичные, жирные мазки черного, железисто-красного, сланцево-серого и коричневого составляли размытый, мрачный фон, оживленный лишь бесформенными, телесного цвета лицами и такими же фигурами на переднем плане.

Одно из лиц – едва ли не самое четко прописанное – привлекло внимание Гэлена, и он наклонился ближе. На лице застыла гримаса боли, но глаза уже потускнели, как будто жизнь едва теплилась в них, готовая вот-вот угаснуть.