Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

– Я бы знала, – сказала Хелен, подумав. – Никас бы мне сказал. Он всегда страшно гордится, когда его приглашает спонсор. Вы не понимаете, Владик, как это важно!

– Нет, – буркнул Владик. – Не понимаю.

– Деньги, – Хелен пожала плечами. – Что ж тут непонятного?

Все было непонятно, и Владик решил, что утром непременно позвонит всесильному Вадиму Григорьевичу и доложит, что певец Никас на какое-то время пропал из своего номера, а потом внезапно там появился. Может, про куртку и ботинки рассказывать и не стоит, а про внезапное исчезновение и появление, пожалуй, нужно рассказать.

В конце концов, это прямая обязанность Владика Щербатова – охранять Никаса от неприятностей и извещать Вадима Григорьевича, если таковые случаются. А с работы он пока еще не уволился окончательно, следовательно, обязанности свои будет выполнять.

И Вадим решил утешить Хелен:

– Не волнуйтесь вы так. Этот ваш… Никас проснется завтра утром, поймет, что жить без вас не может, вызовет к себе, и вы получите свою работу обратно.

– Вы не понимаете. Он меня терпеть не может. Он только и искал повод, чтоб меня уволить, и все не получалось. Я ведь… очень старалась, чтобы ему было хорошо! Меня же вся группа ненавидит, потому что я все делаю так, как он мне скажет! Он орет, и я ору. Он хамит, и я хамлю. Он всех кроет матом, и я крою.

– За мат у нас штраф, – напомнил Владик Щербатов. – Десять баксов.

– Я вам должна. Утром недодала.

– Я помню.

– А вы тоже меня ненавидите, Владислав?

– Всей душой, – признался Владик легко. – Мы пришли, слава богу.

– Да, – согласилась Хелен ледяным тоном. – Мы пришли. Спасибо вам большое, Владислав, вы меня очень поддержали. Надеюсь, вы не станете болтать лишнего.

Бац! Как будто захлопнулись створки ворот, упала тяжелая перекладина и он остался с этой стороны, а она оказалась на той, огороженной частоколом, крепостными стенами, котлами с кипящей смолой и катапультами, мечущими огненные ядра!

Да и ради бога! А нам-то что? Наше дело маленькое, мы люди не гордые, с нами поговорили по-человечески, и на том спасибо, а дальше можно опять по-собачьи брехать, мы переживем.

Оказавшись в своем номере, Владик неожиданно осознал, что зол как собака, и пива ему не хочется, и по телевизору показывают какую-то муру, и невозможно заставить себя лечь спать – от злости.

Послонявшись из ванной в комнату, подергав так и эдак занавески – созерцание внутреннего дворика гостиницы ничего не добавило к его нынешнему мироощущению, – Владик решил спуститься в бар. Там, по крайней мере, люди!..

Он вышел в холл, оглянулся на высокие двустворчатые двери с табличкой «Рахманинов» – место, где начинаются неприятности! – и не стал дожидаться лифта. Ему казалось, что из-за двустворчатых дверей кто-то за ним подсматривает.

Он побежал по мраморной, застланной коврами лестнице, и в этот момент дверь дрогнула и приоткрылась.

Человек выглянул в холл, убедился, что поблизости никого нет, и стал неторопливо спускаться следом за Щербатовым.

Брюки, постиранные Катей в машине и высушенные в сушке, сели так, что Глеб был уверен: натянуть их на задницу просто не удастся. Он кряхтел, сопел, втягивал живот, а они все никак не лезли. Беседовать с Катиным мужем без штанов, в полотенце, тоже не годилось, и Глеб, тихо и жалобно матерясь себе под нос, в конце концов натянул их и даже «молнию» застегнул, но пуговку застегивать не стал. Шут с ней, с пуговкой, он не на прием собирается, в самом-то деле!

И вообще – надо худеть. Разжирел. Странно, что он Катю не раздавил своей стокилограммовой тушей!

От воспоминаний о Кате и о том, как он ее чуть не раздавил, его бросило в жар, и щеки загорелись, и даже немножко вспотела спина.

Они еще поговорят обо всем на свете, только нужно быстренько разобраться со странными делами, творящимися в Катиной жизни.

Слишком долго он не занимался ее делами, вот все и запуталось!

Натягивая брюки, в дверной щели Глеб все время видел ее мужа, которого сам усадил в кресло и велел сидеть тихо. Муж так и сидел, и вид у него был сильно перепуганный.

Ничего, милый, посиди, подумай, тебе полезно.

Вошла Катя, посмотрела на Глеба в брюках, и вид у нее стал забавный – вот-вот расхохочется. Глеб сто лет не слышал, как она хохочет.

Она подошла и сзади подтянула ему штаны, как маленькому.

– Ты весь из них вылезаешь.

– Это потому, что ты их высушила.

– А лучше было бы в мокрых, да?

– Ты принесла мне рубашку?

– Вот, но она неглаженая.