Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

Может, как раз все дело в том, что… «наконец»?!

Глеб Звоницкий никогда не почитал себя тонкой натурой, напротив, точно знал, что человек он прямой, решительный и неромантичный.

Решительный и неромантичный Глеб Звоницкий понимал, что пауза слишком затянулась и нужно срочно что-то делать, чтобы не упустить мгновение, и еще он понимал, что Катя ждет изо всех сил, и силы у нее вот-вот кончатся, и когда кончатся, она просто встанет и уйдет, и хорош он будет тогда со всеми своими историями о жизни и любви!..

Никогда он не думал, что это будет так трудно – решиться!

Тут Катя Мухина вдруг взяла его за уши – от неожиданности он дернул головой, – притянула к себе и поцеловала.

Она целовала его долго и со вкусом, а он, орел-мужчина, многоопытный и решительный, ничего не делал, только отвечал !..

Катя охватила его голову, так, чтобы было удобнее целоваться, пошевелилась, прижимаясь к нему, а он был так изумлен, что в какую-то секунду, когда она вдруг ослабила хватку, чтобы перевести дыхание, отстранился и посмотрел ей в лицо.

– Что? – спросила она нетерпеливо. Щеки у нее горели, и глаза блестели голодным блеском.

Она слабенькая и вообще бедняжка, а он – грубое животное. Он должен как бы настаивать, а она как бы сопротивляться.

Все выходило наоборот. Не то чтобы он сопротивлялся, но настаивала совершенно точно она!..

Она настаивала, она продвигалась вперед, она сокрушала преграды, которые все-таки оставались.

Она ничего не боялась.

Может быть, потому, что слишком долго страх был главной составляющей ее жизни, а может, потому, что она верила в Глеба безоговорочно, до конца.

Еще она все время помнила о том, что ему может быть больно, и посматривала ему в лицо, проверяя, не делает ли она лишнего, и он закрыл глаза, чтобы немножко отгородиться от нее, чтобы все это произошло не так быстро и… неотвратимо.

Только у нее были на него свои виды и планы.

Очень ловко Катя пристроила его спиной на подушки, выключила свет, и сама пристроилась сверху, и произвела разрушительные действия, и устроила свою собственную небольшую черную дыру, которая сожрала его целиком, вместе со всеми чувствами и мыслями, кроме одной.

Я тебя хочу. Я умру, если не получу тебя немедленно.

Кажется, он ничего не говорил вслух, но, оторвавшись от него на мгновение, она серьезно сказала:

– Я тоже.

Ее кожа была очень горячей – кажется, они только что разговаривали о какой-то «стрессовой» температуре. Ее руки не давали ему ни секунды передышки – кажется, когда-то он мечтал о ее руках. Ее рот был агрессивным и требовательным – кажется, совсем недавно Глеб был уверен, что она слабенькая и вообще бедняжка!..

Куда подевалась ее одежка, он совсем не помнил. Про то, что у него болит рука и, может, еще что-то болит, он тоже совершенно позабыл, а она помнила, потому что осторожничала, и он это понимал и любил ее еще больше.

– Катя, – сказал он странным голосом, и она опять на него посмотрела. – Катя, остановись. Что ты делаешь?..

Щеки у него горели коричневым румянцем, длинная тень от ресниц лежала на щеках, руки были закинуты за голову – словно он сдавался ей на милость.

Почему-то его вид рассмешил ее.

– Не мешай мне веселиться, изверг, – сказала она деловито и так же деловито укусила его за шею. Он охнул. Должно быть, больно укусила.

– Почему… изверг?..

– Это из «Золушки», – объяснила она с легким упреком, как будто они вели литературную дискуссию, а он вдруг позабыл, кто написал «Войну и мир», и подула на то место, которое только что укусила.

– Кать, – проскулил он, – ты притормози немного!.. Дай я сам…

Она не слушала. С чего он взял, что она слабенькая и вообще бедняжка?! Она сильная, уверенная, очень красивая, впрочем, это не имеет никакого значения!

Когда-то он точно знал, что ничего нельзя, и мысль о том, что он так никогда и не узнает, как это может быть , потом долго не давала ему покоя. Сейчас он знал только одно – вот оно, вот же, и с этим ничего нельзя поделать, и нельзя остановить, как нельзя остановить деловитую черную дыру, пожиравшую время, пространство и свет.

Во всех историях, более или менее любовных, которые случались у Глеба после развода, инициатива всегда принадлежала только ему, безоговорочно и определенно. Барышни просто прилагались к любовной истории, которую он затевал от скуки или отчаяния. Глеб знал, чего хочет, и привык добиваться своего, прикладывая больше или меньше усилий, в зависимости от барышни. Чаще меньше, чем больше, особенно с возрастом, когда с ужасающей определенностью понял, что все его истории до крайности однообразны и ничего нового он не изобретет! Все это уже было: знакомство, ресторан, пара телефонных звонков, еще раз ресторан – в худшем случае, если барышня попадалась тонкая и возвышенная, – приглашение на кофе и долгожданная награда – порция секса.