Неонилла Самухина: Бодигард

– Здесь я, мама.

Двигаясь как во сне, он подошел к матери и, взяв ее за руку, сел рядом с ней на диван.

– Это я виноват, мама! – простонал он, и, уткнувшись матери в плечо, заскрежетал зубами, сдерживая слезы.

Следующие дни и недели прошли для Андрея, как в тумане. Сначала навалились выматывающие похоронные хлопоты. Потом, уже после похорон, начались бесконечные вызовы «скорой» для матери – смерть невестки окончательно подкосила ее здоровье, так и не окрепшее после операции.

Терзаемый чувством вины перед женой, Андрей не отходил теперь ни на шаг от матери, боясь ее тоже потерять в свое отсутствие. Все его мысли теперь были только об одном – поправить здоровье и продлить жизнь матери, единственного оставшегося близкого ему человека на свете.

Андрей позвонил Боссу и попросил отпуск, на что хозяин со свойственным ему цинизмом, сказал, что отпуск положено давать через год, а не через несколько месяцев с начала работы, и что для матери Андрей может нанять сиделку, мол, не так мало он ему, Андрею, платит.

Тогда Андрей объявил о своем уходе и положил трубку, не дожидаясь ответа Босса.

У Андрея была отложена небольшая сумма из той, которую он копил на лечение жены. Теперь эти деньги он решил растянуть на как можно больший срок, пока не поставит мать на ноги. Ни о каких сиделках он даже думать не хотел, боясь оставить мать одну с чужим человеком. Поэтому он ограничился только медсестрой, которая приходила делать матери уколы, а все остальное взял на себя: стирал, убирал дом, ходил в магазин и готовил еду. Он словно наложил на себя епитимью, сузив свою жизнь до пределов квартиры и квартала, где затаривался всем необходимым для хозяйства. И чем мрачнее становились прогнозы врачей, тем большей заботой он окружал мать.

Глаза его ввалились, он даже почернел лицом и, лишь заходя в комнату матери, старался натянуть на губы безмятежную улыбку.

Она же все понимала, и у нее, не смотря на все его усилия, слабеющей с каждым днем, просто разрывалось сердце, глядя, как он страдает.

Всматриваясь в его потухшие глаза, она уговаривала:

– Сыночек, что ты себя казнишь, не виноват ты ни в чем! Не хорони хоть ты-то себя! Сходи куда-нибудь, погуляй, друзей навести. Ну что ты сидишь со старухой? Ничего со мной не случится, я вот телевизор посмотрю.

– Мама, я тебя не брошу, и не проси! – сердился он. – И давай больше не будем об этом!

Дни складывались в недели, недели в месяцы.

За эти месяцы, проводя все свое время друг с другом, Андрей с матерью так сблизились, как не были близки за всю их предыдущую жизнь. Он научился заранее предугадывать все ее желания, с полуслова понимая, что она хочет сказать или сделать. Замечая, как она неумолимо сдает, он хоть и старался держаться, но уже изнемогал от мысли, что скоро останется один. Ему казалось, что он просто не переживет этого. Со смертью жены у него словно вынули сердце, а с постепенным уходом матери у него по частичкам отмирала душа.

Однажды, через четыре месяца их одинокого, наполненного болью затворничества, мать, уже не встававшая с постели, посмотрела на осунувшееся лицо Андрея, и, не выдержав, расплакалась:

– Скорее бы я умерла, может, тогда бы ты ожил, сыночек!

– Что ты говоришь, мама! Как ты можешь! – ужаснулся Андрей и обхватил ее за плечи. – Ты не можешь меня бросить, неужели теперь я буду жить только со смертью?!

Он заставлял мать бороться за жизнь до конца, измучив и себя, и ее, и доктора, который давно потерял веру в ее выздоровление, и приходил, в основном, по обязанности.

Андрей отказался от медсестры, научившись сам делать матери уколы с анальгетиками.

Шесть месяцев спустя мать тихо умерла во сне, навсегда избавившись от боли и старости.

Вернувшись в опустевшую квартиру после похорон и поминок, которые он справил в кафе недалеко от их дома, Андрей просидел на кухне несколько часов, бездумно уставившись в темнеющее окно и смоля сигарету за сигаретой.

Оборвался последний корешок, которым он был привязан к этой земле. Теперь, оставшись один, он не знал, ради кого стоит жить и как вообще жить дальше.

Когда совсем стемнело, он зашел в комнату матери, в которой еще стоял резкий запах лекарств, включил свет и опустился на ее кровать.

Машинально поправив съехавшую подушку, он провел по одеялу рукой, словно хотел ощутить мамино присутствие в вещах, которые последними прикасались к ее измученному телу.

На тумбочке рядом с кроватью стоял непочатый бутылек с медицинским спиртом, который он неделю назад купил для инъекций. Теперь он больше не понадобится.