Светлана Демидова - Сердце из нежного льда

Она так глубоко задумалась, что не сразу сообразила, что назойливый звук, уже несколько минут раздражающий ее слух, является телефонным звонком. Она сняла трубку. Звонил тот, кого она звала Некто Макс и которого сейчас совершенно не хотела бы слышать.

– Как же я вас всех ненавижу! – вместо приветствия выплюнула ему свое раздражение Алла.

– Ну… это уже не ново и, честно говоря, надоело, – отозвался он. – Давай-ка я к тебе приеду и докажу, что нас можно хотя бы… терпеть, а?

Алла хотела сказать ему что-нибудь грубое и уничтожающее, но выдавила только:

– Не сегодня, Макс.

Она положила трубку, застегнула наконец «молнию» на куртке, еще раз бросила в пространство: «Как же я вас всех ненавижу!» – и уставилась в свою белую пустую стену. Кроме этой стены, в мире нет ничего белого и чистого. Всё и все отвратительны. И она, Алла, не лучше. Она вдруг ощутила себя страшно усталой и старой по-черепашьи. Эдакая трехсотлетняя Тортила. Она все уже знает, все видела, все слышала, все может представить и даже предсказать. Она просчитывает на два хода вперед все поступки и мужчин, и женщин. Ей нечего ждать и не на что надеяться. Ей скучно. Она даже стала меньше читать, потому что нутром чувствовала, чем должна кончиться та или иная повесть. Ей самой уже впору писать книги и учить жизни неразумных Буратин. Как ей все надоело! Она даже не Тортила. Она старая-старая, древняя сова! Ей пора улетать…

У Аллы Константиновны Белозеровой был свой, особый, счет к мужчинам. Вела она его давно, чуть ли не с детского сада. Во всяком случае, она до сих пор хорошо помнила, как, будучи воспитанницей всего лишь средней группы, подралась со щупленьким мальчиком по имени Костик Лютиков. Причина драки была ею благополучно забыта. Не забывалось другое. Аллу тогда долго стыдили и ругали, говорили, что она никогда не должна так поступать, потому что она девочка. Костика ругали гораздо меньше, если не сказать – почти совсем не ругали, потому что считалось, что мальчики имеют право драться по определению. Когда за Аллой пришла мама, воспитательница выскочила к ней с выпученными глазами и пеной у рта. Она рассказала о происшедшем с таким пафосом, будто маленькая Алла подкралась к Костику из-за угла и задушила его специально припасенной для этого случая удавкой. «Она же девочка! – восклицала воспитательница, всплескивая руками. – Девочка! Вы понимаете?» Мама так яростно кивала, будто до этого ей казалось, что Алла – мальчик, а теперь она очень обрадовалась, что все наконец встало на свои места. Дома специальную разъяснительную беседу с Аллой провел еще и папа. В ней он так долго развивал тему о созидательном предназначении женщины, что нечаянно соскользнул на любовь и материнство, где и был предусмотрительно остановлен бдительной мамой. Тогда Алла восприняла такой оголтелый мужской шовинизм как должное. Она тогда еще верила взрослым, была девочкой послушной и больше не дралась с мальчиками. Тогда еще на ее нежном лбу лежали кудряшки, а губки все время складывались в улыбку восхищения миром, в котором Костики Лютиковы пока еще нечасто досаждали ей. Сейчас же взрослая Алла Белозерова считала, что мальчиков с детства специально провоцируют на агрессию: покупают автоматы, пистолеты, целые армии солдатиков, милитаризованные компьютерные игры, а потом удивляются, откуда берутся плохие дяденьки-террористы. А им ведь надо где-то оттачивать полученные в игре навыки. Алла всегда улыбалась этим своим пацифистским и тоже весьма не новым в этом мире мыслям. Уж она-то не пацифистка. Она амазонка, воительница с отдельными индивидуумами огромной армии мужчин. Костик Лютиков был первым, с кем ей пришлось схлестнуться, и она тогда думала, что последним. Еще бы! Она ведь не собиралась больше драться, она собиралась только созидать! Тогда она еще не догадывалась, что в очереди за Лютиковым уже толпятся следующие Костики и в нетерпении переминаются с ноги на ногу.

Вторым в очереди за Костиком Лютиковым стоял Митенька Петраков, в которого Алла была самым страшным образом влюблена в седьмом классе вплоть до того момента, пока на уроке литературы им не довелось изучить, исследовать и препарировать бессмертное творение Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка». Учительница задала Митеньке сакраментальный вопрос, почему Петруша Гринев не смог оставить Машу в крепости, в руках Швабрина, до того момента, пока превосходящие силы войск императрицы не освободят ее вместе с крепостью. Генерал, с которым Петруша обсуждал этот вопрос, не находил ничего страшного в том, что капитанская дочка немножечко побудет женой Швабрина. Все равно его потом вздернут и Маша достанется тому, кому положено, как переходящий кубок. Гринев же почему-то генерала ослушался и нарушил воинскую присягу. Митенька Петраков думал недолго: всего пару секунд. Он сказал: «А как же право первой брачной ночи?», и Алла сразу же утратила к нему всяческий интерес и даже почувствовала что-то вроде жалости. Петр Гринев не мог оставить Машу Швабрину, потому что знал, что это для нее хуже смерти, а Митенька вдруг выступил с каким-то нелепым правом. Конечно, бедному Петракову после урока пришлось здорово пострадать за выше означенное право. Но это скорее правило, чем исключение. Чтобы утвердиться в любых правах, людям всю жизнь приходилось страдать, строить баррикады, устраивать революции и даже организовывать войны. Митенькина революция стоила ему вызова в кабинет директора в паре с Петраковым-старшим, который, как рассказывали потом особо посвященные и просто знатоки подобных процессов, выдрал его как cидорову козу. Став взрослой, Алла поняла, что Митенька пострадал за правду, а Петраков-старший драл сына не за убеждения, а за неуместность и несвоевременность их провозглашения.