Энн Пэтчетт - Заложники

– Не хвалите его слишком сильно, – сказала Роксана. – А то вы его испортите.

Сесар между тем, красный то ли от гордости, то ли от недостатка воздуха, им поклонился.

– Ну, глядя на него, такого не скажешь, – сказал Бенхамин и направился в свой кабинет. За ним последовали Месснер и Гэн. – Вот вы удивляетесь, а ведь нет таких славных дел, которых мы не могли бы совершить, догадайся мы только, как именно к ним подступиться.

– А я вот точно знаю, что никогда не смогу петь, – сказал Месснер.

– Я тоже это знаю не хуже вас. – Командир Бенхамин зажег в комнате свет, и все трое сели.

– Я хотел вам сказать, – начал Месснер, – что очень скоро мне, по-видимому, запретят сюда приходить.

Гэн испугался. Как это: Месснеру запретят приходить?

– Вы потеряли работу? – спросил командир.

– Правительство считает, что уже и так потратило слишком много сил на переговоры.

– Что-то я не заметил с их стороны никаких усилий. Они не сделали нам ни одного разумного предложения.

– Я говорю это как человек, который вам симпатизирует, – продолжал Месснер. – Я не претендую на то, чтобы быть вашим другом, но хочу, чтобы всем в этом доме стало лучше. Сдавайтесь! Прямо сегодня! Встаньте в такое место, где вас всем будет хорошо видно, и поднимите руки! – Месснер понимал, что говорит неубедительно, но других слов найти не мог. В волнении он говорил на всех известных ему языках: на немецком, который был его родным; на французском, на котором разговаривали в той школе, где он учился; на английском, который он изучил, когда в молодости четыре года прожил в Канаде; и наконец, на испанском, который с каждым днем становился ему все более знакомым. Гэн старался изо всех сил, чтобы совладать с этими обрывками языков, но после каждого предложения ему приходилось останавливаться и думать. Именно эта неспособность Месснера остановиться на каком-то одном языке пугала его больше всего. Времени, чтобы сконцентрироваться на смысле слов, у него не оставалось.

– А как насчет наших требований? Может быть, вам следовало говорить с ними в таком же тоне? Вы пытались убеждать их по-дружески?

– Они не пойдут ни на какие уступки, – ответил Месснер. – У вас нет никаких шансов, неважно, сколько это еще продлится. Можете мне поверить.

– Тогда мы убьем всех заложников.

– Нет, вы этого не сделаете, – сказал Месснер и потер свой глаз. – Я сказал вам еще в первый раз, когда мы с вами встретились, что вы вменяемый человек. Даже если вы их убьете, это ничего для вас не изменит. Правительство еще меньше будет склонно вести с вами какой-то торг.

Снизу до них донесся голос Роксаны, которая спела какую-то музыкальную фразу, Сесар ее повторил. Потом они вместе повторяли ее снова и снова, и получилось очень красиво.

Бенхамин некоторое время слушал музыку, а потом, как будто услышав не понравившуюся ему ноту, ударил кулаком по шахматному столику. Впрочем, сегодня игра шла в другой комнате.

– Почему вы считаете, что это мы обязаны идти на уступки? Все считают, что мы должны сдаться только потому, что у нас за плечами долгая история всяких сдач и поражений! Я пытаюсь освободить известных мне людей из тюрьмы! Я не пытаюсь сесть туда вместе с ними. И у меня нет намерений отправлять в эти норы моих солдат! Я скорей предпочту увидеть их мертвыми, чем заживо погребенными!

«Ты скорей увидишь их мертвыми, – подумал Месснер, – и у тебя не будет шанса увидеть их заживо погребенными». Он вздохнул. Нет – такого места, как Швейцария, не существует. И времени не существует. Он находился здесь всегда и останется здесь навеки.

– Боюсь, что у вас осталось только два варианта, – сказал он.

– Переговоры окончены! – Командир Бенхамин поднялся со своего места. Кожа его пылала, словно произошедшее оставило на ней свои следы. Лишай все сильнее разгорался на его лице с каждым произнесенным и каждым услышанным им словом.

– Они не могут окончиться! Мы должны продолжать переговоры до тех пор, пока не придем к какому-нибудь согласию, таков приказ. Я умоляю вас подумать об этом.

– Месснер, а чем, по-вашему, я занимаюсь целыми днями? – Командир вышел из комнаты.

Гэн и Месснер остались одни в гостевой спальне, где заложникам, по идее, не разрешалось находиться без охраны. Они слушали тиканье изящных французских часов на стене.

– Мне кажется, что я больше этого не вынесу, – произнес наконец Месснер через несколько минут.

Не вынесет чего? Гэн считал, что все идет к лучшему, и не только для него. Люди стали счастливее. Посмотрите на них: вот они гуляют в саду! Вот они бегают, занимаются спортом.