Дин Кунц: Наследие страха

— Тебе не в чем винить Бесс и Джерри. Они всего лишь рассказали мне то, о чем я и сам подозревал. Я не мог поверить, что моя мама покинула бы меня или сделала бы что-то такое — то, что она, возможно, сделала, — со мной. Я знал, что она не сделала бы мне ничего плохого — ничего такого, что она сделала с двойняшками. И я знал, что она не оставила бы меня, не объяснив мне этого. Деннис не выдержал удара. Деннис не мог заснуть по ночам, не хотел есть и впал в апатию. Отцу потребовались все его силы, чтобы вывести брата из этого состояния. Со мной было по-другому. Я не мог в это поверить, мне было невыносимо слышать, как люди называют ее убийцей, и вот я пришел к пониманию того, что она ушла лишь на время. Миссис Мозес подтвердила мои подозрения. Я не плакал, как Деннис, и не переставал есть. Знаешь, — сказал он, внезапно повеселев, — я даже взял себе за правило каждый раз за едой подчищать тарелку до последней крошки. Я обрел внутреннюю силу — редкость для мальчика моего возраста — силу мужчины. Я смог вынести это и обрел свой покой.

— Ты обрел не силу и не покой, — возразила Элайн. Она говорила мягко, сердечно, потому что сейчас искренне жалела его. — Ты лишь нашел предлог, чтобы убежать от реальности. Все эти мысли, что твоя мать вернется, что ее дух...

— Нет, — резко произнес он. — Именно моя неиссякаемая сила поддерживала меня все эти годы. Я нашел нож, а теперь во мне ее дух.

Элайн поняла, что нельзя винить только Джерри и Бесс в том, что произошло с маленьким мальчиком, из которого вырос этот сумасшедший. На них лежала только часть вины. Но следовало также винить и Амелию Матерли — как за ее генетические изъяны, так и, еще в большей степени, за то, как она воспитывала детей, и за кровавые воспоминания, которые она им оставила. Некоторую вину также следовало возложить и на Ли Матерли с Джейкобом. Они видели, как Деннис гибнет от воспоминаний о безумных поступках, и расточали на него свою ласку, врачевали его любовью, заботой и временем. В то же самое время на Гордона не обращала внимания, поскольку его болезненная реакция не была столь явной, как у брата. Его боли, сомнениям и смятению дали вызревать до тех пор, пока это не породило нездоровые фантазии. Сознание вины царило повсюду, нити густо переплелись между собой.

— Но почему ты пытался убить своего дедушку?

— Он испугал мою мать. Убегая от него, она споткнулась на ступеньках, упала и погибла. Иначе она была бы сегодня жива.

Ей нечего было сказать перед лицом таких безумных доводов. Он не стал бы ничего слушать. А если бы и стал, то ни за что не смог бы постичь мир, в котором его дедушка не виновен, лишь жертва обстоятельств. Взаимосвязь Гордона с действительностью нарушилась много лет назад и была безвозвратно уничтожена в тот момент, когда он нашел этот нож там, где по каким-то непостижимым причинам мать спрятала его.

— Но почему Силия? — вновь спросила она. Элайн была уверена, что объяснение будет таким же несуразным, как и все прочие, и все-таки ей нужно было узнать. К тому же следовало тянуть время как можно дольше.

— Она была женщиной, — пояснил Гордон. Элайн вспомнила, что он прежде уже использовал этот предлог, как будто этого самого по себе было достаточно, чтобы все объяснить. Она задала следующий вопрос:

— Какое это имеет значение?

— Она была хорошенькой женщиной, — сказал Гордон. — Моей матери не нравились другие хорошенькие женщины. Она была красивой и в известной степени тщеславной. Я полагаю, ты бы сказала “тщеславной”. Я предпочитаю думать, что она боялась, что какая-нибудь другая женщина, какая-нибудь более хорошенькая женщина может войти в нашу жизнь и отнять нас у нее. — Он вздохнул, как будто вспоминая красоту своей матери. — Силия была очень мила и собиралась здесь жить. А это не к добру. Мой отец так больше и не женился, хотя он знавал женщин, многих женщин, за пределами этого дома. Не такой он был дурак, чтобы привести сюда хорошенькую женщину; он знал — матери не понравится, что он снова женат и привел жену в этот дом. Деннису следовало хорошенько подумать, прежде чем приглашать сюда Силию. — Он снова стал раскачиваться, и слезы снова выступили у него на глазах. Он посмотрел на Элайн и сказал:

— А потом ты. Ты хочешь отнять всех у нее, заставить их забыть, какая она была прелестная. Ты совсем как Силия.

"Спокойно, — говорила себе Элайн. — У тебя не будет шанса, если ты потеряешь свое хладнокровие. Успокойся, думай! Думай!"

Джерри снова схватился за голову и наклонился вперед на диване. Он простонал еще жалобнее, но так же фальшиво, как и прежде, как будто хотел ясно дать ей понять, что, когда Гордону вздумается броситься на нее, он не окажет никакой помощи.