Галина Романова - Пять минут между жизнью и смертью

– Какую натуру?

– Романтическую! – с укором ответил Саша, ее романтизм иногда выводил его из себя, а зачастую приводил в недоумение. – Эти олигархи любят таких вот восторженных романтических простушек, как ты.

– Я не простушка, – оскорбилась тогда до глубины души Лера. – И встреча наша совершенно не отдает мелодраматизмом. Это просто… Это просто судьба, Саш. И я ничего не могу с этим поделать. Я выйду за Сетина замуж.

– Ты еще об этом пожалеешь, – предрек он ей тогда и ушел насовсем.

Больше Лера его не видела. Если честно, то старательно его избегала, боясь снова увидеть несчастные глаза. Катька встречалась с Овчаровым регулярно. И даже на дачу к себе зазывала. И в Леркино кресло возле камина усаживала, утешая тем самым. И беседы с ним душещипательные вела, зализывая рваную рану его души. Это Степка однажды Лере проболтался. А потом чуть ли не на коленках умолял Катерине ничего не рассказывать.

Лера не проболталась, но на Катьку потом дулась целых три недели. И не звонила ей даже. Она и сейчас на нее немного обижена. Его, значит, утешать способна, а ее нет? Он бедный и несчастный, а она – Лера – ее лучшая подруга, счастлива, что ли?!

Ей тоже очень, очень, очень плохо. Ей невыносимо тяжело и душно в сетинском доме. И одиноко ей там, и невыносимо безрадостно.

Ты еще пожалеешь…

Эту фразу обронил Саша Овчаров, когда уходил из ее дома насовсем.

Пожалела она или нет? И если пожалела, то почему?

Нет, ну вот могла бы Катька помочь разобраться хотя бы в этом? Чего сразу орать-то? Чего сразу требовать от нее, чтобы она от Сетина ушла? Разве нет другого выхода?

– Слушай, подруга, я тут подумала…

Катя Быкова нашла ее в собственном саду без труда. Потеснила ее объемной задницей на скамейке, прижалась плечом к плечу, потом чуть толкнула локотком, призывая к вниманию.

– Я тут подумала и погадала на гуще. Может, ты того… Может, ты любишь этого своего Сетина, а?..

– Лев Романыч, ну что вы такое говорите?!

Продавец из его ларька в четвертый раз пересчитывала пачки с сигаретами и упаковки с жевательной резинкой, и в четвертый раз недосчитывалась двух блоков сигарет и трех упаковок жевательной резинки.

– Считай еще, – приказал он в пятый раз. – Если снова недосчитаешься, значит, украла.

– Лев Романыч, ну что вы такое говорите?! – ныла продавщица, изо всех сил стараясь выдавить из себя слезу.

Слез не было, разжалобить хозяина нечем, и ее прелести его не интересовали. Он сразу ей об этом сказал, как только она к нему устраиваться пришла. Важно так заявил, что он не любитель служебных романов и чтобы она при нем больше не раздевалась и поз вальяжных не принимала.

Ох и любит он поважничать, Лев Романыч этот. И владеет-то крохотным ларьком, а спеси-то, спеси… на козе драной не подъедешь. Ну вот не знает она, куда подевались два блока «Винстона» и три упаковки «Дирола». Не знает, и все! Пускай увольняет ее к чертовой матери, а считать в пятый раз весь его гребаный товар она не станет. Спина уже отваливается, на четвереньках в этой тесной духоте стоять. А он знай приказывает и ухмыляется. Сам небось и спер, а с нее теперь спрашивает.

– Ну что, Тоня, делать станем? – Батенин оперся спиной о дверной костяк, а ногу закинул на дверную ручку так, чтобы Антонина не удрала. – Украла, признавайся?

– Не крала я, – проговорила она устало и села на пластиковый ящик. – Смену принимала два дня назад, все на месте было, а сегодня… Будто бес попутал!

– И кто был тем бесом? – вкрадчиво поинтересовался Лев Романович.

Все он видел, все он знал, о чем не знал, о том догадывался. Но ему нужно было, чтобы эта толстая корова призналась. Она признается, тогда и он отстанет. Он же видел все, и время имел товар припрятать, который ее считать раз за разом заставлял. Проворонила, так признайся, дура! А она упрямится и молчит. А он ведь за доверительные отношения. Он же за честность! Что же будет, если его собственные работники обманывать станут? Это же… Это же беспредел полный.

Нанимая Таню, Тоню, Маню на работу, он должен быть в них уверен. Как в себе. Должен быть уверен, что они выручку в карман не положат, цену не накрутят, свой товар на прилавок не выставят. И уж тем более не станут лясы точить за углом ларька, оставляя тот настежь открытым.

Он же видел Тоньку с ее хахалем. Видел их продолжительную беседу. И возможность, и время имел, чтобы нырнуть в собственный ларек и выкрасть оттуда два блока сигарет и три упаковки жевательной резинки.