Мэри Стюарт - Лунные пряхи

Он улыбнулся, и я вдруг подумала, что впервые вижу его улыбку. Даже с двухдневной щетиной и мертвенно-бледным лицом он казался совсем юным.

— Ну надо же! — удивленно и обрадованно воскликнул он. — Я отлично поспал и чувствую себя замечательно. Может, даже смогу сегодня подняться. Видит бог, мне и вправду лучше. Но ты — ты-то хоть поспала?

— Немножко, — откровенно призналась я. — Но мне хватило. Я чувствую себя совершенно бодрой.

— Который час?

— Начало шестого.

Я увидела, как тревожные складки снова обозначились у него между бровями. Он шевельнул рукой, как будто она вдруг заболела.

— Ламбис не вернулся?

— Нет.

— Всем сердцем надеюсь, что с ним ничего не случилось. Если из-за меня он тоже влипнет в эту передрягу…

— Слушай, — перебила его я, — умоляю тебя, не взваливай еще и заботу о Ламбисе на свои плечи. Он тебе спасибо за это не скажет, к тому же он, по-моему, и сам может о себе позаботиться. — Я встала, отряхивая остатки подстилки. — А теперь вот что. Пока ты тут храпел, я лежала и размышляла. Пожалуй, нам надо перебираться из этой хижины. И чем скорее, тем лучше.

Он провел рукой по лицу, словно прогоняя остатки сна. Глаза его по-прежнему казались затуманенными — сказывались накопившаяся усталость и тревоги ночи.

— Ты так считаешь? — отозвался он.

— Если кто-то действительно придет сюда искать тебя и если у них есть хоть капля соображения — можешь быть уверен, рыскать они будут вблизи воды, а уж тогда наверняка первым делом заглянут в эту хижину. Ламбис правильно сделал, когда сначала укрыл тебя здесь. Но теперь, когда тебе чуть получше, думаю, надо подыскать местечко на свежем воздухе, в тени, чтобы там было тепло и мы могли обозревать окрестности. Гораздо лучше спрятаться на склоне горы, нежели в единственном и бросающемся в глаза убежище на возвышенности.

— Это верно. И не скажу, что буду с грустью покидать эту халупу… Ладно, для начала поможешь мне выйти отсюда?

— Конечно.

Он оказался тяжелее, чем я думала, и к тому же гораздо беспомощнее, чем ожидал сам. Прошло немало времени, прежде чем он наконец выпрямился, одной рукой держась за стену, а другой опершись на меня. Я увидела, что он невысок, но крепок и широкоплеч, с сильной шеей.

— Ладно. — Он так часто и тяжело дышал, будто только что закончил гонку, по лицу его струился пот. — Держись у стены. Я справлюсь.

И мы двинулись, очень медленно, шаг за шагом. Когда мы добрались до двери, взошло солнце и яркий свет стремительным потоком хлынул слева сквозь заросли высоких асфоделей. Длинные тени от цветов легли на дерн. Место, где стояла хижина, по-прежнему оставалось в тени, и воздух дышал прохладой.

Я оставила Марка сидеть на стволе сваленной оливы, а сама отправилась к роднику.

Заводь тоже все еще оставалась в тени, а вода была просто ледяной. Умывшись, я вернулась к хижине за металлическим котелком, который раньше там приметила. Это был небольшой котелок — должно быть, им пользовались пастухи. Хотя снаружи он был закопчен дочерна, но внутри — достаточно чистый, без намека на ржавчину. Я как можно тщательнее отчистила его, зачерпнув пригоршню крупного песка со дна ручья, потом наполнила водой и вернулась к Марку.

Теперь он сидел на земле, привалившись спиной к поваленному дереву, и вид у него, в холодном утреннем свете, был столь изможденный и болезненный, что мне стоило большого труда удержаться от восклицания. Поскорей бы пришел Ламбис, Ламбис с одеялами, горячим супом…

Я зачерпнула полную кружку ледяной воды из котелка.

— На, выпей. И если хочешь немного обмыться, то у меня есть чистый носовой платок… А вообще-то нет, лучше это сделаю я. Сиди спокойно.

На сей раз он даже не пытался возражать — покорно позволил мне вымыть ему лицо, а затем и руки. Я решила, что пока довольно. Чистота, конечно, сродни благодати, но вода-то совершенно ледяная. Вид у него был как у измученного бродяги. Я вдруг подумала, что, вполне возможно, и сама сейчас выгляжу под стать ему. Сегодня у меня уже не хватит дерзости глянуть на себя в заводь наяды.

Завтрак был отвратительным. Хлеб жесткий, как пемза, так что пришлось размачивать его в ледяной воде, чтобы сделать съедобным. Шоколад был получше, но ведь его много не съешь, да и не насытишься им. Апельсин размяк, словно замша, и стал почти безвкусным.

Усилием воли Марк заставил себя жевать и глотать эту совершенно неаппетитную пищу. Я наблюдала за ним с тревогой и растущим уважением. Возможно, он упрям и властен, но в нем явственно ощущалось некое мужество, он словно вел жестокую и беспощадную борьбу с самим собой, с собственной слабостью, заставляя себя отлеживаться и оставаться послушным манекеном ровно столько, сколько потребуется, чтобы набраться достаточно сил, в то время как нервы его, должно быть, звенят от напряжения и необходимости действовать. И я вдруг совершенно по-новому взглянула на мужество.