Виктория Холт: Госпожа замка Меллин

Но даже зная о существовании скрытой пружины, приводящей в движение потайную дверь, найти ее было непросто. Прошло десять мучительных минут, пока ее не обнаружили, и Коннан уже готов был ломать стену. Но ее нашли. Нашли меня и… Элис.

Селестину арестовали и должны были судить за убийство. Но суд так и не состоялся, потому что она сказалась сумасшедшей. Сначала я думала, что она притворяется, что это одна из уловок, чтобы избежать наказания, и возможно, так и было задумано, но во всяком случае следующие двадцать лет жизни она провела в сумасшедшем доме, где и умерла.

Останки Элис похоронили в склепе, рядом с той неизвестной женщиной из поезда. А мы с Коннаном поженились лишь спустя три месяца после того, как он спас меня из заточения. Часы, проведенные в темноте тайника, – подействовали на меня больше, чем я предполагала, и еще целый год меня мучили кошмары.

На свадьбу приехала Филлида со своим мужем и детьми. Она была в восторге, как и тетя Аделаида, которая настояла, чтобы свадьбу сыграли в Лондоне, и по всем правилам. Нам с Коннаном было все равно, но тетя Аделаида, которая почему-то решила, что наш брак – дело ее рук, была счастлива.

Медовый месяц, как и собирались, мы провели в Италии, а потом вернулись домой – в Маунт Меллин.

Рассказав детям эту историю, я часто вспоминаю, что случилось потом. Элвина вышла замуж за богатого джентльмена из Девоншира и счастлива. А Джилли так и осталась со мной. Скоро одиннадцать, и она вот-вот появится на лужайке, чтобы подать кофе. В такие теплые дни мы часто пьем его в той самой беседке на южном склоне, где я когда-то впервые увидела Коннана в обществе леди Треслин.

Признаюсь, в первые годы после замужества мысли о леди Треслин продолжали мучить меня. Оказалось, что я могу быть страшно ревнивой – и страстной – женщиной. Иногда мне кажется, что Коннан специально дразнил меня, в отместку, как он говорил, за те муки ревности, которые он испытывал до отъезда Питера Нэнселлока.

Однако через несколько лет она уехала в Лондон и, говорят, вышла там замуж.

Питер вернулся в Англию только через пятнадцать лет. С женой и двумя детьми, но без состояния. Однако он ни в малейшей мере не утратил прежней веселости и жизнерадостности. В его отсутствие Маунт Уидден приобрел новый владелец, за которого позднее вышла замуж одна из наших дочерей, и теперь Маунт Уидден для нас такой же свой дом, как и Маунт Меллин.

Коннан сказал, что рад возвращению Питера, и мне стало смешно, что когда-то он ревновал меня к нему. Я сказала ему об этом, но он тут же ответил, что моя ревность к Линде Треслин еще смешнее, и у обоих стало тепло на душе, как всегда, когда снова и снова мы открывали глубину своей любви друг к другу.

Прошли годы, и вот я сижу в беседке, перебирая в памяти прошлое, и вижу, как по дорожке из сада ко мне направляется Коннан. Сейчас я услышу его голос. Мы одни, и я знаю, что он скажет:

– А, моя дорогая мисс Лей…

Он всегда говорит так в минуты особой нежности в знак того, что ничего не забыл. Его улыбка означает, что он снова видит перед собой ту гувернантку поневоле, яростно цепляющуюся за чувство гордости и собственного достоинства, которая, сама того не желая, полюбила своего хозяина. Перед ним снова его дорогая мисс Лей. Он сядет рядом, и мы будем наслаждаться прекрасной солнечной погодой, благодаря судьбу за дарованное нам счастье.

Вот и он, а следом за ним Джилли… она все так же отличается от других людей, так же редко разговаривает и так же любит петь. За работой она всегда поет, как и прежде, слегка фальшиво, и от этого кажется, что она не от мира сего.

Глядя на Джилли, я вижу ее ребенком и вспоминаю историю ее матери – Дженифер, утопившейся однажды утром. Как тесно переплелись наши судьбы! И теперь Дженифер и все, что с нею стало, – неотъемлемая часть моей жизни.

Ничто в мире не вечно, кроме земли и моря, думаю я. Они были всегда: и в тот день, когда родилась Джилли, и в тот час, когда Элис доверчиво шла к своей могиле, и в ту минуту, когда ощутив его объятия, я поняла, что Коннан вырвал меня из лап смерти.

Мы рождаемся, страдаем, любим, умираем, а прибрежные волны все так же бьются о скалы; в свой черед приходит и уходит время сева и жатвы, и только земля пребудет вечно.