Элина Самарина - Сепсис

…Алексей никак не мог уснуть. Во-первых, обида была на ментов: взяли его несправедливо, даже не позволили в больнице остаться. Как будто он опасный преступник… «Ничего, вот сделают очную ставку — те, из бара, никуда не денутся: признаются. И свидетели были!.. А еще рана эта: вроде не болит, а как-то нудно беспокоит. И лежать привычно не дает… Хотя как привычнолежать на жестких нарах? Под эти хрипы, пердеж, стоны… А Влада — какая чудная девчонка! Эх, как выскочу, в кровь разобьюсь, но найду ее! Обязательно! А она, кажется, не прочь, чтобы я ее нашел». Алексей глупо хихикнул. И широко улыбнулся в полумраке камеры. Воспоминания о Владе сразу отодвинули в сторону мерзкие реалии. Она — яркая, воздушная и чистая — заполнила его сознание. Стянуло истомой низ живота, хотелось вытянуться, изогнуться…

«А здесь только Дуньку Кулакову гонять сможешь», — вспомнились слова Буры, и Алексей снова хихикнул. Только сейчас понял он, что имел в виду старый зэк. Ну до этого, конечно, дело не дойдет. Завтра, послезавтра все выяснится и — прощайте нары со всеми этими Дуньками, Петьками, Росомахами…

Он думал о всякой чепухе, погружался в короткий, неспокойный сон, снова пробуждался. Сон оказался поверхностным и призрачным. Словно тюлевый лоскут на ветру, он ускользал, а Алексей пытался за него ухватиться, но тот лишь осенял его короткой бледной тенью и снова возвращал в реальность: холодную, мрачную, тревожную.

Какая-то тень двигалась в его сторону. Алексей не мог сообразить: это сон или явь? Тряхнул головой. Тень оформилась в фигуру: человек осторожно приближался, держа перед собой поднос… Хотя нет, это подушка… А несет ее Росомаха. — Он что, вторую подушку Буре хочет…

Росомаха с большой осторожностью приблизился к Буре, нагнулся и…

Алексей соскочил с лежанки и с силой дернул Росомаху на себя.

— Отпусти его, Алеша, — послышался спокойный и совсем не сонный голос Буры. — Не видишь, что это Матросов? Сам на каракалыгу лезет. — Даже сумрак не скрыл насмешливого презрения во взгляде старого зэка.

Росомаха вырвался из рук Алексея, кинулся к двери и истово застучал:

— Откройте, откройте! Убивают!!!

Кажется, он сошел с ума.

Последующие дни были похожи, словно капельки, выпадающие из пипетки. В 9.30 Алексея вызывали на допрос. Нагловатый и не очень умный следователь выставлял сигареты открытым местом в сторону Алексея и многозначительно поглядывал на него: мол, расколись — и кури на здоровье! Сам, видимо, не курил. Пачка все так же заполненная появлялась на столе изо дня в день. И хотя курить была зверская охота, Алексей ни разу сигареты не попросил. Незачем поощрять иезуитство!

— Вы каждый день задаете одни и те же вопросы. И получаете одни и те же ответы… Я не понимаю, какая у вас цель? Ждете, что я проговорюсь, выдам себя неосторожным словом… Даже не думайте! И не надейтесь. Я говорю правду, поэтому — не ошибусь и не поскользнусь… Я просил вас вызвать свидетелей. Их там, в «Черевичках», была уйма. И девушку эту, ее Влада зовут, тоже, наверное, найти не сложно.

Следователь смотрел на Алексея с печальной иронией. Выговориться Бравину не мешал: авось проболтается. Ему в тактическую обязанность вменялось заловить Бравина на оговорке. Найти формальный повод продлить срок следствия. Картина для следствия была яснее ясного: то, что драку зачинили Череванченко, — знал еще дознаватель. В первые часы следствия. Но, увы! Этих хохлов трогать категорически запретил шеф.

Без пятнадцати час следователь вызывал конвой и отправил Алексея в камеру: перерыв для приема пищи. И другого Алексея — Буракова — ежедневно дергали на допросы. Однако там все было иначе. Следак был опытный, «нотный». Подкатывался с разных сторон: и прессовали Буру, и лаской морили, но, кроме «не знаю», «понятия не имею», ничего не добились. Грозил загнать в «пресс-хату» — к продажным уголовникам, которые «наденут юбку» на смотрящего; и бубновые заезды делал, на счет условно-досрочного освобождения… Все перепробовал, но пробить Буракова так и не удалось. Вот уже месяц выдаивал его на откровения, но и капли не выдоил.

Уже вечером, когда в нормальных семьях отрывали листок календаря, два Алексея, с возможным удобством устроившись на жестких нарах, вполголоса обсуждали перипетии прошедшего дня. Вернее, обсуждали только проблемы Бравина. О своем деле Бура не говорил. А Алексей, наслышанный о камерной этике, лишних вопросов не задавал.

— По всему видно, выгонять тебя будут. Не за что им ухватиться, Леха. Крайняк, вызовут этих махновцев — хохлов, предложат разбежаться жопа об жопу. Кругом — бегом… Им же на суд надо свидетелей выдергивать. А подстава, какая бы хитрая ни была — проколется. Любой маляр — это адвокат, значит — тебя отбелит. Так что, не шугайся. Выскочишь ты. Вчистую… Давай-ка, Леха, помолимся Морфею. Завтра мой крестничек опять мучить молчанкой будет. Я его расписание уже хорошо знаю. Так что, до завтрева. — Закинув руку за голову, заснул. Сопел мирно.