Елена Усачева - Счастье понарошку

– Я так и подумал.

Мама недовольно подняла брови. Папа хмыкнул. За один вечер они продемонстрировали весь свой арсенал по недовольству. Разве что ругаться в голос не принялись.

Ругань началась вечером.

– Ему восемнадцать! – воскликнула мама, как только они вошли в свой номер.

– Ну и что? – Маше не терпелось упасть на кровать, спрятать лицо в подушку и помечтать.

– Как что? Восемнадцать!

– Не драматизируй, – попытался остановить бурю папа. – Парень просто подошел познакомиться. Ему две недели одному здесь куковать.

– Вот именно – одному! – бушевала мама. – Маня, будь с ним осторожна.

– Хороший интеллигентный мальчик, учится на филолога. Что тебе в нем не понравилось?

– Все! – Мама ушла в ванную комнату. Хлынула в раковину вода. – Почему он не поехал с отцом? Почему остался? – Она снова стояла на пороге. В руке полотенце, треплет его.

– Он же сказал, что не любит спать в палатке и петь песни около костра.

– Но он согласился с нами поехать на лошадях!

– Один день, чтобы вечером вернуться.

– Он мне не нравится! – Хлопнула дверь. Щелкнул замок. Вода зашумела яростней.

А как он нравился Маше! Подушка об этом узнала первая.

Пока не перекинула фотки на компьютер и не засмотрела их «до дыр», пыталась представить Олега, и все видела не его, а свое настроение. Оно разливалось в воздухе нежными красками. Оно даже имело запах, но не имело конкретного лица. В самолете закрывала глаза, надеясь хоть на мгновение увидеть – не получалось. Только это странное щемящее чувство в груди – Олег.

Потом были бесконечные фотографии, и вспоминала уже по ним. Вот здесь она его сфотографировала в профиль. Олег пытается улыбнуться, но она кричит, чтобы он был серьезным. На коне, вполоборота, широкие поля шляпы затеняют глаза, и они становятся дьявольскими. Сидит на высоком камне – получился силуэт на фоне белесого неба. Ангел. Вот-вот улетит. Есть и Маша. Их группа идет конной цепочкой. На ней бирюзовая кофта и синяя выцветшая кепка. Папа позвал ее, Маша обернулась. В кадре – она, Олег и каменистая тропа. А Черемыш в этот момент, конечно же, улыбался.

Сходили на сплав. Бесконечно гуляли. Часами стояли на мосту, смотрели в мутную воду. Река бурлила, со злым остервенением вгрызаясь в опоры моста, пенно пузырилась, шипела и плевалась брызгами.

– Катунь берет начало на южном склоне Катунского хребта у горы Белуха, – негромко говорит Олег, и кажется, что это сама река о себе рассказывает. – Соединяясь с рекой Бия, становится Обью.

Маша вновь не дышала. Откуда он все это знает?

– Не смотри на меня так! – смеется Олег. – Я всего лишь прочитал в Интернете.

Все равно умный.

– Что вы делали? – каждый раз спрашивала мама, с сомнением глядя на Машу.

– Гуляли.

И только. Они безостановочно кружили по парку, стояли около реки, ходили проведать медведя, сидели в грязных местных кафешках. Он покупал ей платки с картой Горного Алтая и украшения: зуб волка на черном шнурке, коготь медведя и даже клык кабарги – редкая штука, бешеных денег стоит.

– Извини, сам добыть кабаргу я тебе не могу. Поэтому – вот. – И он осторожно обвил ее шею руками, закрепляя сзади сложный замочек шнурка.

И вновь она не дышала. И не жила. Вся она – был он. И так хотелось крикнуть, что она любит. Любит так, как никто еще в жизни не любил.

– Что вы делали? – сухо спрашивала мама.

Он рассказывал. Она рассказывала. Но больше слушала, потому что это было чудесно – его голос звучал, и ей становилось легче дышать, мир вокруг приобретал цвет и объем. Стоило ему отойти – все как-то тускнело.

Пиликнул телефон. Не останавливаясь, продолжая говорить, он достал трубку. Пришло сообщение. От кого? На секунду от возмущения помутилось в глазах. Он ее! Только! Никто больше не смеет ни писать ему, ни разговаривать с ним.

– Они пришли к погранзаставе, там связь есть, – буркнул Олег то ли Маше, то ли сам себе. – Были на могиле Кадын. Говорят, ничего особенного.

И тут телефон взорвался криком, требованием, чтобы ответили.

– Извини, – пробормотал, отходя в сторону.

Маша впервые заметила, что он чуть сутулится. До этого видела одно лицо, и вдруг он повернулся спиной. Ревность молоточками стучала в висках, в груди, в кончиках пальцев. Кто ему посмел позвонить? Без ее разрешения!

Вернулся, как будто ничего не произошло, не было этих мучительных пяти минут.

– У них все хорошо. Дожди.

И снова улыбается. И снова – ее.

Вечером пришла догадка – а ведь она так и не сказала ему, что любит. Он не знает, что для себя, для своей души, для своего сердца, для своих бешеных молоточков в голове она уже все поняла. Он был ее от темных вихров на голове до пяток кроссовок. Но сам Олег пока не ведает об этом, поэтому продолжает жить своей жизнью, не представляя, что эта жизнь давно (семь дней – вечность) не его.