Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

Рванувшись на звук, обнаружил около кухни Джаму, схватившего за руку Наргиз. Татьяна Васильевна Соколова заступалась за подружку, а та молча пыталась вырваться из капкана капитановых рук.

— Отпусти ее, — тихо попросил Ефим.

Джама выпустил Наргиз, девушка молча стала растирать кисть. Испуга в ее миндалевидных глазах не читалось.

— Это она меня по голове ударила, — сказал капитан. Он обсуждал произошедшую в подъезде историю с Береславским, тщетно пытаясь перевести его в союзники.

— Ну и что? — спросил профессор.

— Как, ну и что? — не понял Джама. — Могла вообще убить.

— А что ей оставалось делать? Выскочил перед ней человек с пистолетом. Молодец, что не растерялась.

Джама мучительно задумался. В таком ключе он ситуацию не рассматривал. И непонятно, что девушке предъявлять. Не говоря уж о том, что его собственные действия были сплошной нелегальщиной.

Да и ссориться с Береславским, имевшим сильное влияние на любимую женщину, тоже не хотелось.

Выход подсказал Ефим Аркадьевич.

— Эта девушка — под моей защитой, — сказал он. — Отвечаю за нее я. Если у тебя дела к ее другу — обращайся к ее другу. Так годится?

— Годится, — сказал Джама.

А что он еще мог сказать?

К ним уже подходила встревоженная Машка. Еще с ней не хватало поссориться из-за милицейских дел. Так можно и невесту потерять.

— Работай дальше, — сказал Береславский Наргиз. Она вернулась на кухню и, захватив подносик с чаем, пошла в салон.

Инцидент был исчерпан. По крайней мере, на данной момент.

Оставалось только одно дело.

Ефим отошел в сторонку и набрал номер, оставленный его необычным бизнес-партнером.

— Да, — мгновенно отозвался Грязный.

— Ты, наверное, знаешь Джаму Курмангалеева, — сказал профессор.

— Да, — бесцветно сказал партнер.

— Он на корабле.

— Видел Наргиз?

— Видел. Наргиз в безопасности. Я отвечаю. Но ты не приходи.

— Я боюсь за Наргиз, — вдруг сказал Краснов.

Ефим был потрясен: ему казалось, что слово «боюсь» его собеседник использует нечасто. А может, вообще никогда не использует.

— Я отвечаю, — сказал Ефим.

— Хорошо, — ответил его собеседник, но телефон не отключил. Кнопку отбоя нажал Береславский.

Кораблик причалил к берегу, его довольные пассажиры прощались с Береславским и потихоньку расходились.

Еще через полчаса остались только Береславский с Натальей, Соколов да Наргиз, которую Ефим решил от греха подальше забрать с судна. Наталье его идея не сильно понравилась, но она понимала, что супруг опять влез во что-то непонятное, и сейчас надо просто дождаться, когда все рассосется. Сама Наргиз никаких отрицательных чувств у нее не вызывала.

Решили попить чаю перед тем, как начать грузить картины и мольберты в Натальину машину. Здесь Береславскому уже было не отвертеться, так хотелось хоть оттянуть начало ненавистных действий.

— Деньги ушли впустую, — посочувствовал Соколов галеристу.

— Я бы не сказал, — ответил Береславский. Ну еще бы. Когда это он признавал свое поражение.

Но профессор убедительно обосновал свои слова.

Они познакомили с творчеством авторов галереи более ста человек. А тем, кто уже знал, напомнили о себе, что тоже необходимо.

Они договорились о новых выставках как минимум с двумя людьми — их, оказалось, привел с собой Дим Димыч.

Наконец, немножко денег заработалось как процент с продаж вина и круизов — об этом заранее имелась договоренность.

Но все равно, несмотря на льготные расценки Соколова, плюса, конечно, не выходило.

Пили чай, наслаждаясь тишиной, наступившим вечером и рекой. Нечастое дело в городе Москве.

Вдруг подошел вахтенный матрос с двумя товарищами. Лица — знакомые, они были в круизе, однако Ефим их лично не знал, это были друзья друзей, тоже распространенная категория на его мероприятиях.

— Так мы купим картины? — спросил один. — Фотки женам послали, все понравилось.

— А что вы хотели? — едва сдержал радость Береславский.

— Мне «Сирень» старшего Шевцова. И два его пейзажа.

Ефим глянул в прайс; покупатель, не торгуясь, отсчитал деньги. Наталья запаковала работы, и он с ними ушел.

Второй молча стоял, ожидая, пока закончат с первым.

— Я хочу приобрести «Спасителя» и «Дождливый город», — наконец, сказал он.

Теоретически Ефим Аркадьевич должен был ощутить прилив бесконечного бизнесменского счастья. Однако ощутил острый приступ почти бесконечного общечеловеческого жмотства.

— Они очень дорогие, — ответил он потенциальному покупателю.