Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

Группка встречающих оживилась.

На широкой Краснопресненской набережной было абсолютно пусто — выставочный комплекс сегодня не работал, а прогулочные теплоходы, чья стоянка находилась тут же, простаивали ввиду прохладной для июля погодки.

Так что встречающим реально было скучно.

И если Машины родители пытались это как-то скрывать, то Женька откровенно злилась — у нее имелись отличные альтернативы стоянию без зонта под мелким холодным дождиком. И лишь уважение к старшей сестре не позволяло свалить по своим девичьим делам.

Электра и Вениамин — еще более младшие брат и сестра, совсем, прямо скажем, младшие — тоже уважали Марию, но мелким тихо стоять было просто невмоготу. Они постоянно то толкались, то скакали на одной ножке, то приставали к Марии, Женьке и родителям. За пытку ничегонеделаньем им было обещано достойное вознаграждение — завтрашний цирк. Но до него еще надо было дожить.

Мария посмотрела на младших Ежковых.

Надо ж было додуматься назвать девку Электрой! Вениамин — тоже, конечно, замысловато, но хоть не настолько. Идея была, разумеется, папина, и естественно — семейным советом сразу отвергнута. Но с мягким и немачоподобным Иваном Ежковым спорить сложно. Потому что он и не собирался спорить. Он просто пошел и записал близнецов так, как решил. Маме же, родившей этих мартышек в необычно взрослом возрасте, было не до разборок с органами государственной регистрации детей, или как они там называются.

Теперь, спустя восемь лет, идея не смотрится столь бредовой. Все как-то привыкли, тем более что никто Электру Электрой не называл — даже автор идеи звал ее Элечкой. Но, как ни странно, замысел Ивана Александровича постепенно обрел почти материальный смысл. Близнецы были столь нераздельны и столь неукротимы, что Веник и Электра слились в единый образ Электрического Веника, самим своим существованием доказывая, что второе начало термодинамики — ошибочно, а вечные двигатели — есть.

И вот — ожидаемое произошло.

На горизонте — точнее, из-за недалекого поворота реки — показалось Оно.

Невысокое, неширокое и, скажем так, не сильно похожее на роскошный банкетоход, коим его уже рисовала в своем воображении Мария.

Когда Оно подплыло поближе — в капитанской рубке уже был виден улыбающийся в свои роскошные прокуренные усы Михалыч, — стали хорошо различимы когда-то белые, сто лет не крашенные бока в ржавых потеках и грязные иллюминаторы салонов.

— И вот за это ты отдала три миллиона рублей? — потрясенно произнесла Женька. — Это ж сколько блузочек можно было купить!

— Дуреха ты, Женька, — заулыбалась Мария, обнимая сестру. — Сюда еще столько же вложим, он нас всех потом кормить будет.

Женька из сестриной сентенции восприняла лишь про «столько же вложим». Ее политкорректность дала ощутимый сбой, и она международным жестом покрутила у виска, давая свою оценку Машкиной инвестиционной политике.

Родители у виска не крутили из любви к старшенькой, но оба как-то погрустнели. Если сомнительный дочкин проект лопнет, то при всем желании они не смогут помочь: их собственное финансовое положение оставляло желать лучшего.

Лишь самые младшие не остановили своего внимания на экономической сути происходящего, потому что оба уже очень хотели писать и в то же время еще не расхотели бегать и прыгать.

— Вы ничего не понимаете! — даже слегка обиделась Мария. — Этот корабль, — папа вздрогнул, но сдержался, — больше двадцати семи метров в длину, около пяти — в ширину! Сто тридцать квадратных метров в одном уровне! И к тому же — плавает!

— Ходит, — поправил папа. — Как может, — не удержавшись, добавил он.

— А зимой? — спросила мама. — Он что, ледокол?

Она не подкалывала, просто интересовалась.

Мария промолчала. Зима была слабым местом проекта. Внутренний объем, отделенный от атмосферы лишь тонкой сталью, не прогреешь ни за какие разумные деньги.

Ну и ладно!

Зато в навигационный период он за пару удачных рейсов может оправдать месячные расходы на содержание.

А самое главное — у солистки пока неизвестного джаз-банда Марии Ежковой появлялся собственный концертный зал. И даже, может быть, своя преданная публика — куда ж им во время плавания с корабля деваться?

Машин корабль наконец пришвартовался. Конечно, не у собственной причальной стенки — это в центре Москвы слишком невероятная роскошь, а рядом с тремя другими суденышками, став четвертым со стороны реки. Даже такой не вполне шикарный вариант появился лишь благодаря многолетним профессионально-дружеским связям Михалыча — вообще-то становиться в четыре ряда не полагалось, несмотря на значительную ширину реки в этом месте.