Карен Робардс - Однажды летом

– Я не нуждаюсь в вашей благотворительности, – грубо произнес он, крепче сжимая запястье. – Я не убогий.

И прежде чем Рейчел смогла сообразить, что ответить, он издал какой-то малопонятный звук. Она заглянула ему в глаза, и дыхание у нее перехватило от того, что она в них увидела. Губы Джонни раскрылись, словно он хотел что-то сказать, и тут же снова сомкнулись. Взгляд стал непроницаемым, как будто занавес упал перед его глазами. И, не дожидаясь, пока она предпримет очередную попытку высвободиться, он убрал руку с ее запястья и, выпрямившись, отвернулся.

Глядя на его удаляющуюся фигуру, Рейчел с внезапным ужасом почувствовала, как сильно бьется ее сердце.

Он отчетливо расслышал звук приближающегося автомобиля. Джонни даже не потрудился обернуться и поднять руку, чтобы проголосовать. Разве найдется здесь, в Тейлорвилле, желающий подвезти его? Нет, вот в чем беда. Он же был Джонни Харрисом, убийцей. От него шарахались, как от вонючего скунса.

Проклятие, даже поесть нельзя как следует. При воспоминании об унижении, которое он испытал за ужином, Джонни заскрежетал зубами. Он привык есть быстро – пока на еду не набросились другие. Манеры, салфетки – вся эта ерунда никогда не имела значения. Но, оказывается, была важна для нее. Что ж, черт возьми, придется освоить все эти премудрости. Ему не хотелось выглядеть слабаком в глазах Рейчел. Ненавистно было и воспоминание о том, как она пыталась всучить ему деньги. Аванс – так она это объяснила. Он же назвал ее жест благотворительностью, жертвой которой он никак не хотел становиться.

Новенький красный пикап вихрем пронесся мимо, сверкнув лакированными боками в сгущающихся сумерках. Джонни проводил его взглядом, в котором сквозила легкая зависть. В машине сидели мужчина, женщина и двое маленьких детей – девочка и мальчик. Семья. Именно такой видел он ее в своих мечтах. Черт возьми, о чем он только не мечтал в тюрьме, лишь мечты не давали окончательно свихнуться.

Но сейчас он имел дело с реальностью. Джонни брел по обочине асфальтовой дороги, которая пересекала самую бедную окраину пригорода. Ветхие фермерские строения с двориками, заваленными всяким хламом, перемежались одноэтажными лачугами, утопавшими среди гор все того же хлама. Детишки – босоногие и грязные, играли в зарослях сорняков. Толстые женщины в домашних халатах, из-под которых выглядывали голые коленки, широко расставив ноги, сидели на покосившихся крылечках своих домов. Костлявые мужчины в нижних майках почесывали под мышками и тоже праздно поглядывали на дорогу. Тощие голодные собаки неизвестных пород с лаем кинулись навстречу Джонни.

Добро пожаловать домой.

Как это ни ужасно сознавать, но он – часть этого квартала, а квартал – часть его самого. Когда-то он был таким же босоногим мальчишкой, грязным и голодным. Мать ничем не отличалась от тех толстых и неопрятных женщин, что смотрели сейчас ему вслед. Отец, тот еще сукин сын, скорый на расправу и брань, тоже ходил в майке, которая, судя по дыркам и пятнам, украшавшим ее, была единственной.

Это были его люди. Их судьбы были сходны с его судьбой. Их дурная кровь бродила в его жилах.

Когда-то он надеялся удрать из этого мира.

Когда-то. Черт возьми, на что он только не надеялся в. этой жизни!

Вскоре на пригорке показался одноэтажный каркасный дом – такая же развалина, как те, мимо которых он только что проходил. Усыпанная гравием дорожка вела к крыльцу. Два проржавевших грузовика-пикапа – оба без колес – стояли на бетонных блоках, загораживая проход к дому. По двору разгуливали куры. В открытую входную дверь виднелось мерцание телевизора.

Дома кто-то был. Джонни не знал, радоваться этому или огорчаться.

Он подошел к жилищу, ступил на крыльцо и заглянул в сетчатую дверь, изрешеченную дырками и заплатами.

На грязном диване, уставившись в телевизор, лежал седой и тощий старик в заляпанной рваной майке. Он посасывал дешевое пиво из бутылки.

У Джонни перехватило дыхание.

Дома. На радость или на беду, но он вернулся домой.

Джонни открыл дверь и вошел.

Вилли Харрис поднял на него взгляд, явно опешив от вторжения чужака. Но уже через мгновение, похоже, узнал гостя.

– Ты, – брезгливо произнес он. – Я знал, что рано или поздно вернешься. Как пес к хозяину. Отойди, ты загораживаешь мне экран.

– Здравствуй, отец, – ласково произнес Джонни, не двигаясь с места.

– Я же сказал: убери задницу!

Джонни отошел. И не потому, что испугался окрика отца, или его кулаков, а лишь затем, чтобы осмотреть дом, увидеть, что изменилось за годы его отсутствия. Он прошел в маленькую кухню с ободранными белыми шкафами и карточным столиком, за которым они ели… когда было что поесть. Даже если и не тот самый столик – разве могла подобная хлипкая конструкция продержаться столько лет? – то, во всяком случае, его близнец, с такой же выщербленной поверхностью. Возле раковины, как всегда, были свалены грязные тарелки, только теперь их было гораздо меньше. Неизменные занавески в розовый цветочек – еще более грязные и драные, чем прежде, – свешивались с того же закопченного кронштейна над раковиной.