Яна Розова - Слабая, сильная, твоя…

К его нежности я была совсем не готова. К иронии, насмешке, колкости я подготовилась, а вот к нежности — нет. Меня стало мутить. Я нервничала, и чем дальше, тем больше. В мечтах представлялось, что будет как в книгах: земля ушла из-под ног, все поплыло и задвигалось в едином ритме, приближая миг наивысшего наслаждения. На практике оказалось иначе. Я ощущала его губы, происходящее было абсолютно реально. Мне просто было стыдно.

Когда он добрался до груди, стало ясно, что удовольствия я не получу никакого. Хотелось избежать поцелуев, отстраниться, оторваться. Но сделать это уже было невозможно, просто нельзя оттолкнуть Мира — и все. Тогда я стала осторожно гладить его волосы. Сначала робко, потом ласково. Как я мечтала прикоснуться к этим жестким черным прядям! Может, больше и не удастся… Он почувствует мою холодность и уйдет к жене, которая уж точно знает, как доставить удовольствие мужчине. Эта мысль меня немного разозлила, и я сжала пальцы. Он обиженно замычал, однако от моего соска не оторвался, а даже прикусил его немного. Этого хватило, чтобы я почувствовала легкое возбуждение, будто электрический разряд побежал вниз по животу. Мир уловил этот разряд и стал действовать решительнее. Его руки стали потихоньку спускаться ниже, к бедрам, гладить их, настойчиво стремясь в святая святых. Стало ясно, что надо немного расслабиться и пустить эти горячие пальцы туда, куда они хотят, но это было выше моих сил.

— Помоги мне раздеться, — сказал Мир тихо.

Я расстегнула пуговицы на его рубашке и потянулась губами к его коже. Гладкая и теплая, она пахла совершенно невероятно! Это был запах возбужденного здорового мужчины. На вкус чуть солоноватая и даже горьковатая, лучше всего на свете, кожа любимого была мягкой, живой, трепещущей. Мир слабо застонал, его дыхание стало тяжелее, было слышно, что он дышит ртом, он чуть улыбнулся и мягко сказал:

— Ну, давай…

И вот тут-то все и поплыло. Я почувствовала тяжесть его тела, настойчивое стремление слиться, сойтись, мои колени уже не хранили секрета. Мир сделал одно едва уловимое движение бедрами, и я задохнулась от боли. Но теперь он не останавливался, и с каждым движением становилось легче и легче…

Когда шторм утих, я осталась лежать на влажных простынях совсем опустошенная и обессиленная. Мир лежал рядом. Обнаженный, он выглядел совсем иным, чем я привыкла. Это был просто мужчина, сделавший свое дело. Он дремал. Я не испытывала ничего. Ни удовлетворения, ни разочарования, ни радости, ни сожаления. Только усталость и пустоту. Вместе с тем мне подумалось, что я все же получила свое. Теперь желать больше нечего. Когда нечего желать — надо желать смерти. Но смерти я тоже не желала.

Немного придя в себя, я поднялась на неверные ноги и, покачиваясь, поплелась в ванную. Все тело ломило, голова кружилась, между ног полыхал пожар. Я приняла душ, трясущимися руками нарисовала лицо, кое-как уложила волосы. Оделась, вышла из ванны. Мир все еще был в спальне. Из-за двери не раздавалось ни звука, я и не заметила, как задремала в кресле.

На этот раз я проснулась с ощущением дежа вю. Мир снова сидел напротив меня. Только теперь он был полуголый и с аппетитом уплетал курицу с греческим салатом.

— Ты вкусно готовишь! — одобрил он.

— Вы сейчас уйдете? — Я думала о самом главном.

— Нет, конечно, у нас три дня. Свари кофе, а я налью нам коньячку. Ты прекрасно справилась с заданием.

— Я чувствую себя твоей секретаршей! — Вдруг меня осенило. — А признайся, ты сначала хотел предложить мне деньги, а потом просто решил расплатиться натурой.

— В общих чертах — да. Угадала. Но разве ты недовольна?

На это ответить мне было нечего.

Ночь прошла чудесно: мы разговаривали. Удивительно, но Мир оказался совсем другим человеком, чем я его себе представляла. Я думала — удачливый бизнесмен, деловой человек, из хорошей семьи, с хорошим образованием. Оказалось, что он вырос в детском доме. Его мама отказалась от него сразу после рождения, и он попал в дом малютки. Воспитатели детдома заменили ему родных, воспитанники — братьев и сестер.

С самого раннего детства Мир считал, что он не такой, как все. Даже свое имя — Владимир — сократил, нарек себя «Мир». Он ненавидел ходить строем в одинаковой одежде и жить по распорядку. Причем протестовал не только против взрослых порядков, но и против своих, интернатовских. Хорошо учиться считалось зазорным, ребята бравировали незнанием и наплевательским отношением к учебе, а Мир сидел ночи напролет с книгами. Поход в музей или театр расценивался как повод хорошенько пошалить, а Мир умел получать удовольствие от культурных мероприятий и даже просился в театр с другими классами. Одно время его били — он отчаянно сопротивлялся. Стал заниматься спортом, записался в секцию борьбы. Решительно отстаивал свой стиль жизни, и его оставили в покое. Правда, и друзей он не приобрел.