Татьяна Устинова - Чудны дела твои, Господи!

Разве у пропасти бывают ровные стены?..

Где-то что-то ровно шумело, и он подумал, что шумит у него в голове, которая на этот раз треснула и развалилась окончательно.

– Пей.

В рот ему уперлось горлышко бутылки. От горлышка сильно воняло.

– Пей быстро, ну!..

Он был уверен, что пить из бутылки нельзя. Боголюбов замотал развалившейся головой, стал отодвигаться, сознавая, что отодвигается в сторону пропасти. Еще чуть-чуть, и он полетит туда вниз, ударяясь о бетонные стены.

– Пей, кому говорят!

Боголюбов замычал, его сильно повело, он стал заваливаться, и сильная рука удержала его на краю обрыва.

– Выпьешь, тогда, пожалуйста, лети сколько угодно. Давай быстрее! Ты мне надоел.

– Нннеет, – промычал Боголюбов. Мычать ему было трудно. В горле что-то застряло.

– Ты мне все испортил, – продолжал человек лихорадочно. – Умереть толком не умеешь. Приходится с тобой возиться!

Что-то сильно дернуло Боголюбова за голову, прямо за разбитые кости, стало больно до обморока, он завалился назад и стал хватать ртом воздух, но вместо воздуха в горло полилась отвратительная вонючая жидкость. Он захлебывался, кашлял, но глотал, глотал, а она все текла и текла, и прямо в него.

– Ну, вот и хорошо, – сказал человек. Блеснув в призрачном свете, бутылка полетела с обрыва вниз и где-то там звякнула, разбилась. – Тут высота-то небольшая совсем, но камни. Так что все будет быстро и просто. Теперь давай.

И он подтолкнул Боголюбова в спину. Тот сильно качнулся, но удержался.

– Подожди, – попросил он. – За что? Ты кто?

– Я?! – удивился человек и откинул капюшон. – Я – это я. А ты мне все испортил! Но это поправимо. Теперь все наладится. Ты поехал на рыбалку, ты же у нас рыбак!.. Заехал в незнакомое место. Выпил водки и навернулся с плотины. Вместе с машиной. Доискиваться никто не станет. У нас каждую весну кто-нибудь тонет. Давай сам, что я тебя, толкать, что ли, должен?

Андрей посмотрел вниз. Вода шумела где-то там, плескала на камни. Быстро и просто.

…Я не хочу. Я не могу!.. Так нечестно.

– Что нечестно?! А влезать в мою жизнь было честно?! Как я хорошо жил до тебя, сс… сволочь!..

– Саша Иванушкин, – выговорил Андрей, понимая, что говорить надо быстро и просто, – Саша работает в ФСБ. Он знает, как организована твоя афера. Он будет меня искать.

– Эта рохля бледная? Ты уж готов, что ли? Водка действует? Все, давай. Вниз, вниз!..

– Подожди, – сказал Боголюбов. – Один вопрос. Весь этот бизнес на картинах из музея – твой? Кто из них с тобой в деле?

– Да все, – сказал писатель Сперанский спокойно. – Всех кормлю, дармоедов! Отец мой всех кормил, и я тоже! Старые передохли, молодые остались. Нинка с оценкой помогает, Саутин деньги только тратит!.. Какие-то украшения они с матерью придумали продавать! Какая от них прибыль, от цацок этих?! Я возражал, говорил – не сметь, а они придурки!.. Не слушались. Матери нравилось, что это красиво – украшения! Благородно! Но я свои деньги в их магазины не вкладывал, ни рубля не дал, ни копейки!

– Анна Львовна твоя мать?

– Как ты узнал? Кто тебе сказал? Да какая теперь разница! Как это старый директор с памятником Ленина промахнулся на той картине? Сволочь беспамятная! Я же видел, что ты на нее уставился, как на…

– Твой отец и старый директор начали бизнес. Они собирали картины и предметы искусства, которые в свое время вывезли из музея, да?.. Потом твой отец умер…

– И я предложил Анне схему! Очень удобную и красивую. Надо же было продолжать жить! А на жизнь деньги нужны! Она списывает из фондов картины художника Сперанского. То есть сначала покупает, а потом списывает. Как не имеющие художественной ценности!

– Только это никакие не картины Сперанского, – продолжал Андрей, у которого перед глазами все плыло и кружилось. – Это Тропинин или Боровиковский. Старый директор их замалевывал под картины твоего отца.

– А я покупал за копейки! И продавал за миллионы! Ну, красиво же! Как украсть Тропинина? Вот как?! Ночью через окно вытащить? А так все шито-крыто и красиво – списывают Сперанского, грузчики полотна выносят, грузовик их мне домой везет! А там Тропинин, а вовсе не шедевры моего папаши! И не подкопаешься, и концов не найдешь! И все должно было так и оставаться, только тут ты свалился на нашу голову! Мать должна была руководить музеем! Мать, и больше никто! Чего я только не делал, чтоб она осталась! Анонимки писал, в министерство звонил, Модесту, кретину, целый эпос сочинил, чтоб он тебя где-нибудь по-тихому придавил. А тебе хоть бы хны! Все приходится самому делать, все!.. Но ничего, ничего, – вдруг как будто утешил себя писатель. – Теперь все наладится. От тебя мокрого места не останется!.. – Тут он немного подумал и засмеялся. – Нет, как раз мокрое-то и останется.