Татьяна Устинова - Чудны дела твои, Господи!

Боголюбов доел остывшую солянку, налил себе еще водки, тяпнул и огляделся с тоской. Его приятель-кот устроился спать на подоконнике под геранью, и Андрею Ильичу страшно захотелось спать, спать до самого утра и ни о чем не думать. Утро вечера мудренее, завтра он во всем разберется.

– Дому сему быть пусту, – вдруг раздалось поверх голосов. – Время пришло.

Голоса разом смолкли. Давешняя убогая – как ее? Матушка Евпраксия, что ли?.. – шагнула к столу и подняла руку.

– И городу, и дому пусту быть, – повторила она громко. – Кончилась ваша вольготная жизнь.

– Кто пустил-то? – забормотал Модест Петрович. – Как ты сюда попала? Слава, чтоб тебя, давай сюда! Костик!..

Нина смотрела на убогую с ужасом, Дмитрий Саутин перестал жевать, а писатель Сперанский похохатывать. Александр Иванушкин проверил, крепко ли застегнут воротник клетчатой рубахи, а аспирантка Настя подалась назад вместе со стулом.

– А ты здесь зачем? – строго и громко спросила убогая у Андрея Ильича. – Убирайся! Убирайся отсюда, пока не поздно!..

– Костик, зови Славу, и выведите ее!

– Сатана грядет, – объявила убогая, колыхнулся ее черный балахон, похожий на рясу. Анна Львовна двумя руками прикрыла рот. – Никого не останется!..

– Господи, да прогоните вы ее! – закричала Нина.

Боголюбов решительно встал и взял убогую под локоть.

– Пойдемте, – и потянул ее за собой. – Достаточно.

Она опустила руку, обвела глазами притихших людей и пошла за Боголюбовым без всякого сопротивления. Он вывел ее на крыльцо под затейливый козырек с искусно вырезанными буквами «Монпансье».

Вечерело, и воздух был холодный и как будто лиловый. Андрей Ильич вдохнул полной грудью и отпустил острый локоть. Ему очень хотелось вытереть пальцы.

– Идите домой, – сказал он. – Где вы живете?..

– Я не живу. Никто не живет. Сатана придет, все погибнет.

– Это вы мне колесо прокололи?

– Уезжай отсюда, – велела убогая деловым тоном. – Одного уморили, за другим дело стало. Сейчас же и уезжай.

Позади затопали, на крыльцо вывалился официант, за ним маячил еще кто-то.

– До свидания. – Боголюбов подтолкнул убогую в спину и обернулся. – Подкрепление не требуется, мы обошлись своими силами.

Черная фигура растаяла, растворилась в воздухе, хотя на улице было еще светло, и пустая Красная площадь как на ладони, и на улице ни одной живой души, только брехали в отдалении собаки!.. Куда делась?..

Боголюбов немного постоял на крыльце, сунув руки в карманы джинсов. Уйти?.. Или вернуться?..

– Да как ты допустил? – зычно спрашивал охранника Модест Петрович. – Видишь, она лезет, и выпроводи сразу!

– Да я только на пару минут отошел, Модест Петрович!

– Объяснительную пиши, и не будет тебе к майским никаких премиальных!..

Андрей Ильич вернулся в зал, где все хлопотали вокруг Анны Львовны, обошел картину и посмотрел хорошенько.

… Да. Замечательная картина. Ничего не скажешь.

– Виноват, не представился лично, – сказали рядом с ним громко. – Сперанский, писатель.

– Боголюбов, директор, – назвался Андрей Ильич.

– Да что ж вы так сразу брякнули, юноша?! Директор! Анна Львовна тут, да и вообще!

– Алешенька, ничего страшного, я не обращаю внимания! Кроме того, это же чистая правда! – подала голос все слышавшая Анна Львовна. По всей видимости, не так уж ей было плохо.

– Анна Львовна, не волнуйтесь только! – чуть не плача говорила Нина. – Вы не обращайте внимания!

– Я не волнуюсь, Ниночка.

– Наследство вам досталось сказочное, – продолжал Сперанский, буравя глазами Боголюбова. – Не всякий музей так содержится, как наш!.. Анна Львовна вам на блюдечке такое богатство поднесла!

– Какое же у нас тут богатство, Алешенька, что ты говоришь?!

Писатель как будто осекся.

– Культурное, духовное!.. Какое же еще, Анна Львовна!..

Андрей Ильич слушал очень внимательно.

…Ничего не сходится, подумал он. Ну, ничего не сходится!.. Что тут творится? Как понять?.. И картина! Очень странный портрет.

– К столу, к столу, – вмешался Модест Петрович. – Жюльенчики остыли, сейчас повторим! Повторить жюльенчики, Дмитрий Павлович?

Постепенно веселье наладилось и пошло своим чередом. «Бокальчики» и «стопочки» исправно опрокидывались. Тосты встречались аплодисментами.

Анна Львовна смеялась низким смехом, ее шелковые одежды колыхались. Дмитрий Саутин что-то втолковывал писателю Сперанскому, Нина слушала их внимательно и время от времени совалась с какими-то вопросами. Студенты-аспиранты вышли, сказав, что «покурить», и Анна Львовна покачала головой, как бы давая понять, что должна рассердиться, но не в силах. Александр Иванушкин тоже куда-то делся. Модест Петрович хлопотал, очень старался, по деревянным крашеным полам стучали его галоши. Боголюбова после водки клонило в сон все сильнее, но ему казалось важным остаться еще, хотя и непонятно зачем. Завтра все равно придется начинать сначала.