Татьяна Корсакова - Волчья кровь

Сегодня Дмитрий, сын любимый, единственный, женится. В первый раз, да, видать, не в последний. Долго Дмитрий себе жену выбирал, все присматривался, подгадывал, чтобы благородную грифонову кровь не осквернить, а род Закревских еще знатнее, еще богаче сделать. В отца сынок пошел. Как встречается Вацлав с его упрямым взглядом, точно в зеркало смотрится. Сам таким был, лютым, неуемным, глупым…

Надо Дмитрия уберечь, рассказать о цыганском проклятье, облегчить душу перед смертью. Близко уже она, старуха костлявая, тянет руки свои скрюченные, по ночам подле на кровать присаживается, хочет стать последней, самой верной женой. И ведь не уйти от нее, не скрыться, силы с каждым днем утекают. Вот уже и меч любимый не поднять…

Сын слушает внимательно, почтительно, а не понять, о чем думает.

– Вот такой грех совершил твой батька, Митенька. – Кубок с вином тяжелый, двумя руками не удержать. И ноша проклятья непосильная прибивает к земле. – Твоя матушка – не первая моя жена. Была до нее еще одна. Не скажу, как звали, не помню… Цыганка, погань безродная, волчья кровь, но красивая, ох до чего же красивая! И хитрая, не захотела полюбовницей быть, венчаться пожелала. И ведь добилась своего, словно морок какой навела. Обвенчался я с ней, родовое кольцо с грифоном на палец надел, а она мне – волчий перстень, цыганскую копеечную безделицу… Недолго мы в счастье прожили, видать, развеялся морок. Убил я ее, сынок. Ее убил, весь род ее цыганский под корень извел и тех, кто мне помогал, тоже жизни лишил, а книги церковные сжег, чтобы даже памяти о том никакой не осталось. Думал, освободился, надеялся, начну теперь жизнь правильную, с матушкой твоей в любви и согласии. Но та, другая, бестия цыганская, не дозволила. Перед смертью шепнула она мне слова… Хотел я из памяти их выбросить, да не смог, потому как сбылось проклятье. Не изведать ни мне, ни сынам моим с женщинами счастья, станут жены помирать и ума лишаться до тех пор, пока последний из рода гордыню свою не усмирит, не выберет себе в спутницы вместо знатной красавицы грязь придорожную, низкую, падшую…

Слушает Дмитрий, головой кивает, а по глазам видать – не верит отцовым словам. Дурак, ведь на его челе тоже печать проклятья, и не будет ему жизни с молодой женой. Да что толку убеждать, коли не верит? Устал Вацлав, ох устал. Смерть страшна, и жизнь не люба…

Как ни старались дедовы люди замять разгорающийся скандал, но шила в мешке не утаишь. Поползли слухи, гости большей частью поспешили разъехаться. У всех вдруг появились неотложные дела и неожиданные семейные проблемы. Дед никого не удерживал, не уговаривал, днем, как только в замок вернулась Ярослава, заперся с ней в кабинете и о чем-то долго разговаривал. О чем – Вадим не знал, видел только, что после этого Ярослава стала сама не своя, точно перегорело в ней что-то или сломалось. С самого первого дня она трепыхалась, огрызалась, характер показывала, а тут сникла.

Может, это из-за смерти того журналиста? Кстати, интересно, что общего у вчерашней бомжихи и акулы пера? Журналист-то оказался не из рядовых, а скандально известный, из тех, чьи статьи подобны информационным бомбам. Вот он и успел перед смертью бомбу подложить, и бабахнула она так, что отголоски аж до Карпат докатились. Внук самого Закревского женился на бомжихе – сенсация, однако!

Эх, плохо, что за весь день не удалось с женушкой наедине остаться, он бы ее поподробнее обо всем расспросил, может, даже с пристрастием. Сам-то хотел с пристрастием, а деду, когда тот решил было к допросу Геру подключить, не позволил, пожалел дуру. Ей сейчас и без того несладко, за один день стать свидетельницей двух смертей, самой едва не погибнуть да еще разговор с дедом пережить – это и не всякий мужик вынесет, а она ничего, держится. Кремень девка, хоть и без царя в голове…

Когда дед наконец изъявил желание поговорить, Вадим находился в сторожевой башне, той самой, с которой едва не свалился в первую ночь своего пребывания в Рудом замке. Телефонный звонок отвлек Закревского-младшего от очень интересного занятия, настолько интересного, что возник соблазн звонок проигнорировать. Хорошо, что не проигнорировал, потому что разговор с дедом оказался еще более занимательным.

Вадим слушал и не верил своим ушам. Предок-душегуб, семейное проклятье, призрачная волчица, тщетная попытка обмануть судьбу – ни один здравомыслящий человек не воспринял бы это всерьез. И он не воспринял. То есть с тем, что злонамеренность какая-то существует, готов был согласиться без особых споров, но злонамеренность людская, а не мистическая. И цепочка несчастий, случившихся с его любимыми женщинами, никак не хотела превращаться в закономерность. А дед продолжал гнуть свое: