Мэри Стюарт - Гончие Гавриила

― Зубную щетку. Не стоит так волноваться, я шучу. Прекрасно обойдусь одну ночь, если в ужин будет входить яблоко. Надеюсь, режим бабушки Харриет включает ужин?

Он засмеялся.

― Помилуйте, как вы могли такое вообразить? К счастью, Халида кормит меня не в соответствии с диетой вашей бабушки. Теперь я должен вас покинуть. Вам, наверняка, хочется выпить. Сейчас немедленно пришлю. Скоро будет слишком темно, чтобы осматриваться, но ходите, куда вам хочется, кроме комнат принца, конечно. Халида или я прогоним вас оттуда, если вы случайно туда зайдете.

― Спасибо, но лучше побуду здесь. Очень красивый сад.

― Тогда я вернусь и присоединюсь к вам примерно через полчаса, и мы поедим.

Когда он ушел, я села на диванные подушки и стала смотреть в долину, где заходящее солнце окрашивало золотом верхушки деревьев. Ниже тени углублялись от пурпурных к черным. Скоро стемнеет. Я неожиданно поняла, что устала, и понадеялась, что, когда Халида принесет выпивку, это не окажется обычный арабский арак.

Не оказался, и принесла выпить не Халида, а молодой араб, скорее всего, ее брат Насирулла, как и Яссим, в белых одеждах. Он молча внес поднос с зажженной лампой, двумя стаканами и золотым вином Бекаа. Это приятное легкое вино, одно из лучших в Ливане, никакое другое не доставило бы мне такого удовольствия. Я начала по-доброму думать о Джоне Летмане.

Когда я заговорила с Насируллой, он долго меня рассматривал, потом мотнул головой и сказал что-то на арабском. Потом он поставил лампу в нишу у двери, изобразил что-то вроде приветствия и удалился. С появлением лампы темнота, как это всегда бывает, обступила меня очень быстро. Через минуту после ухода араба голубое небо за окнами стало черным, а к семи часам было совершенно темно. Я сидела у окна, отпивала глотками золотое вино и гадала, что принесет мне ночь.

Очень тихо. Ночное бархатное небо усеяли огромные звезды, будто это правда был бархатный занавес, отрезающий весь звук, даже бормотание реки под окном. В саду неожиданно затихли горлицы, даже воздух не дышал на перистые деревья. Через открытую дверь втекал запах жасмина, роз и других сильно пахнущих цветов. Сквозь экзотические ароматы пробивался сладковатый запах озера.

Мистер Летман вернулся примерно без четверти восемь, за ним Насирулла нес поднос с ужином. Там были суп в большом термосе-кувшине, блюдо под названием шаварма ― барашек с уксусом, лимоном, луком и кардамоном, жаренный на длинном вертеле, большое блюдо с салатом, тарелка с бледным маслом и половиной сыра из козьего молока, куча ненарезанного хлеба, несколько яблок и еще одна бутылка вина. Насирулла поставил все это на низкий столик, сказал что-то мистеру Летману и оставил нас. Я сказала:

― Если это называется жить просто, то я не возражаю.

Джон Летман засмеялся:

― Я же объяснил, что Халида меня подкармливает. Между прочим, Насирулла сказал, что она уже направилась в вашу комнату.

― Я создаю массу беспокойства, я имею в виду, что пришлось так далеко нести поднос. Где вы обычно едите?

― Очень часто здесь. Вы, возможно, обнаружите, так что лучше я вам сразу скажу, что это мои комнаты. Нет, пожалуйста, послушайте… Я все равно сегодня собирался спать с другой стороны, так что не думайте, что вы меня стеснили.

― Я вас не стеснила? Мистер Летман, не знаю, что сказать. Выгнала вас из вашей комнаты!

Но он прекратил мои протесты. Просто налил мне супа, передал хлеб, а заодно наполнил стакан вином. Казалось, он вымаливает прощения за то, что раньше не хотел меня впускать. Или, как только леди Харриет решила меня принять, в силу вступило обычное арабское гостеприимство, и не было ничего, чего бы арабы не сделали для моего удобства. Какая бы то ни было связь между моим полным жизни хозяином и бестолковым, сонным или накурившимся молодым человеком, с которым я общалась днем, казалась совершенно иллюзорной. Он решил сделать все, чтобы развлечь меня, и мы приятно болтали в течение всего ужина.

Он много знал об истории дворца, занимательно рассказывал о том, что называл «уцененным двором» Дар Ибрагима, но я заметила, что он очень мало говорит о самой бабушке Ха. Мне показалось, что эта сдержанность говорит об уважении и симпатии. Надо всем остальным он издевался, но, как бы она на это ни напрашивалась, он не затрагивал свою патронессу, и по этому поводу нравился мне еще больше. Он явно интересовался всем, что я говорила о семье. Единственно, что я намеренно старалась не упоминать, так это присутствие в Сирии Чарльза и тот факт, что он тоже планировал визит. Я намеревалась найти подходящий момент и самостоятельно сказать бабушке, что он хочет видеть ее, и, таким образом, избежать дискуссий через вторые руки. Если Чарльз прав, вряд ли возникнут какие-то возражения. Если она с такой готовностью согласилась увидеть меня, хотя почти не помнила, ее любимый Чарльз мог считать себя уже приглашенным.