Чарли вырулил на усыпанную гравием площадку перед двухэтажным складом. Над дверью висела потускневшая, едва читаемая вывеска: "Ким Люк Импортс".
Чарли выключил зажигание:
– Пойдем, Джек. Не так уж и многие видели это.
Он вышел из машины; Джек последовал его примеру, не опуская пистолета. Чарли занялся замком на двери парадного входа, похоже перестав замечать, что Джек держит его под прицелом.
Войдя в здание, Джек обнаружил, что ошибся в своих ожиданиях: потолок здесь был не выше обычного, а прямо вперед уходил узкий коридор, тянувшийся до дальней стены здания, по меньшей мере метров тридцать. По обе стороны коридора виднелись расположенные в равных интервалах двери. Чарли щелкнул переключателем, и над их головами вспыхнули направленные пучки света.
– Вот она, моя настоящая галерея, – сказал Чарли. – Я напрямую ответственен за все произведения, что здесь хранятся. Ни одно из них не было создано без моего участия. Подумай об этом, Джек, – прежде чем что-то предпримешь.
Между тем Джек впервые смог хорошенько разглядеть маскарадный костюм, в который был одет Чарли: блестящие латы с нагрудником из цветного стекла, образующего какой-то солярный символ, синяя тога с вышитыми на ней солнцами, обувь и рукавицы из кожи с полированными бронзовыми накладками. Чарли выглядел как современное воплощение Нерона, императора безумия и огня.
Джек поднял пистолет.
– Десять минут. После чего ты отведешь меня к Никки... или я сожгу все, что здесь есть, предмет за предметом, и заставлю тебя на это смотреть.
С лица Чарли мигом сползла улыбка. Он кивнул.
– Согласен. Прошу сюда...
Все содержимое первой комнаты было сотворено из света.
По крайней мере, так показалось Джеку. Художник воспользовался различными источниками – неоновыми трубками, обычными и кварцевыми лампами, даже компьютерными мониторами – и затем перенацелил световые потоки при помощи зеркал, линз, цветных фильтров. Отдельные изображения высвечивались или отражались, дробились на фрагменты или причудливо искажались в нацеленных на них лучах. С потолка свисала люстра – зеркальные осколки, подвешенные на алых, ярко пылавших электролюминесцентных проволочках. В центре люстры помещалась стеклянная фигура обнаженной танцовщицы – женщина с воздетыми ввысь руками. В ногах ее была помещена лампа, симулировавшая дрожание свечи; казалось, вся фигура целиком наполнена светом. Каждая черточка, каждая деталь тела танцовщицы была выделена, подчеркнута светом, от напряженных мускулов икр до восхитительно плавных линий между бедрами и грудью. Окружающие фигуру осколки медленно вращались: одна сторона была чисто зеркальной, вторую же покрывала блестящая фольга в тоненьких складочках, дававшая искаженное, изломанное отражение. Осколки висели так густо, что всю фигуру целиком не было видно: взгляд зрителя мог выхватить лишь проблески подлинной красоты в хаосе непредсказуемо деформированных, пронзительно острых отражений.
На ярлычке стояло бесхитростное название: "Память". За всю свою жизнь Джек не видел ничего прекраснее.
Здесь были и другие произведения: гроздь голубых неоновых букв, настолько тесно переплетенных, что ближе к центру светящиеся линии образовывали настоящий лабиринт; Джек сумел разобрать слова "КОЖА", "РАДОСТЬ" и "УТРАТА". Здесь были образы, спроецированные на колышущиеся шелковые экраны, цветные мозаики из стекла и даже голограмма, висящая в наполненном жидкостью сосуде в форме слезы. Один и тот же женский образ присутствовал почти в каждой работе.
– Ты убил ее, – сказал Джек.
– И он ее обессмертил, – подтвердил Чарли. – С трепетом и благоговением. Ты не станешь спорить, Джек... здесь потрудился гений. Я знаю, ты видишь. И это я создал его.
– Цена слишком высока.
– Разве? Брось, Джек... ты же учился в художественной школе, тебе известно, как скверно обошлась жизнь со многими великими художниками. Подобный груз позволяет расцвести подлинному таланту. Я лишь придаю необходимую форму сумятице природных катаклизмов...
– Я понимаю процесс. И не понимаю только одного: что тебе нужно от меня? – огрызнулся Джек. – Я не собираюсь создавать ничего подобного, Чарли. Я творю страдания, сею ужас. Я не твой шедевр, я – твой самый большой провал.
– Неправда, – тихо возразил Чарли. Подняв руку, он осторожно качнул люстру, заставив ее вращаться. – Все представленные здесь художники имеют одну общую черту: их искусство реакционно. Это ответ на то, что я сотворил с ними, с их жизнью. Но ты – совсем другое дело. Ты сделал выбор, обратил свою боль вовнутрь, а не вовне. Ты избрал трансформацию, предпочтя ее самовыражению.
Читать дальше