Кирилл Казанцев - Бункер разбитых сердец

– Но ваши товарищи так не считают, – воспользовавшись возникшей паузой, закончила за него фразу Анна. – Что ж, Аркадий, я вам весьма признательна за то, что относитесь к нам вполне дружественно. Как сосед. Даже как хороший приятель. Вы буквально покоряете меня вашей благосклонностью к нам…

– К вам, Анна, – прервал он ее речь, – Только к вам. Но вашей семье придется проявить сознательность и выдать советской власти хоть что-то ценное. Вы меня понимаете? Я должен отчитаться перед руководством о проделанной работе. Если Владимир Спиридонович что-то скрыл, вам всем придется очень туго. Вместо меня пришлют другого, и тогда Сибирь вам обеспечена. И это еще бы ничего, – не узнавая самого себя, горячо заговорил Самохваленко. Ему казалось, что не он сейчас говорит или делает это под гипнозом, но продолжал и не мог остановиться: – Если вы не знаете, то тринадцатого июня сего года отменен закон о неприменении расстрела, что действовал с ноября прошлого – семнадцатого. Видите, немного времени прошло, но стало ясно, что расстрел необходим. Слишком активизировались контрреволюционные элементы. Могут еще и в концентрационный лагерь сослать. И уж не знаю, что лучше, этот лагерь или сразу смерть. Поэтому, Анна, пусть ваш отец проявит сознательность и выдаст советской власти то, что припрятал на черный день. Поймите, я совсем не желаю вам плохой участи. Сдайте добровольно, – и он замолчал, тяжело дыша от своей пламенной речи и волнения, которое сейчас испытывал, ощущая себя предателем идеалов своей родной партии большевиков.

– Помилуйте, Аркадий Валерианович, но у нас ничего не осталось. Клянусь вам! – прижав к груди ладонь, вспыхнула Анна. – Мы отдали все! Весь дом с мебелью и скарбом, золотые монеты, все наши нехитрые женские украшения, даже некоторые платья и шубки. Буквально все, что могло представлять ценность для нового государства. И, поверьте, папенька не враг своей семье и тем более государству. Все, что у нас теперь есть, – это домик в селе, в котором мы вас вчера принимали, и огород, на котором усердно трудимся, осваивая новое для нас занятие.

– Я верю, – опустив глаза, проговорил Самохваленко. Он практически не сомневался в правдивости слов Анны, но… – Но я должен, понимаете, обязан предоставить в отдел хоть что-то, чтобы поверили и мне. Они.

Наступила продолжительная пауза, которую первой нарушила Анна, что-то сообразив.

– Послушайте, у нас осталась одна более или менее ценная вещь. Это шкатулка известного в Петербурге мастера. Шкатулка Карла Фаберже. Ее успел перед отъездом на войну подарить мне мой дядя. И еще вот это. – Она отбросила в траву корзину, сорвала с головы шляпку, отшвырнув следом за ней, и торопливо сняла через голову какой-то медальон, подвешенный на тонкой атласной ленточке розового цвета. – Вот, это тоже работа Фаберже. Он хоть и из серебра, а не из золота, но имеет свою ценность, – пояснила она, протягивая его на ладошке Аркадию. – Это мне папенька дарил на шестнадцать лет. Ну же, берите!

Аркадий наклонился за шляпкой и отдал ее Анне.

– Хороший обмен! – вдруг рассмеялась она. – Да возьмите вы, наконец этот несчастный медальон. Если он как-то поможет спасти нашу семью, то, поверьте, мне его вовсе не жалко.

Ее лучистый взгляд сейчас выражал веселость и искренность. Невозможно было оторваться от такого взгляда. Самохваленко стоял как истукан, не соображая, что делать. И снова инстинкты захлестнули его. Он осторожно прикоснулся к руке Анны, в которой та держала украшение. Оно ему сейчас было без надобности. Важнее было дотронуться до прохладных тонких пальцев, прильнуть к ним губами, чувствовать запах нежной девичьей кожи и наслаждаться хотя бы этим, чтобы вновь не напугать ее. И Анна не отпрянула, не оттолкнула. Она стояла неподвижно, а он, склоненный к ее руке, не видя выражения ее лица, не мог понять, что она испытывает. То ли снова страх, а то ли страсть. И, надеясь на последнее, все никак не хотел оторваться от ее узкой, слегка дрожащей ладони, сжимающей серебряный медальон. А затем его губы стали подниматься выше по обнаженной руке, дошли до сгиба локтя, до плеча. Запутались в мелких кружевах коротенького рукава. Перешли к шее. И он услышал учащенное дыхание Анны…

Михаил услышал в трубке запыхавшийся голос Светланы.

– Я слушаю вас, – выдохнула она, как будто только что преодолела спринтерский забег.

– Привет акулам пера. Ты теперь перешла на обозрение спортивных достижений?