Валерий Гусев - Вольный стрелок

Мы распахнули дверь и сели на пороге. Хорошими силуэтными мишенями – светлый прямоугольник двери, свет за нашими спинами.

Полная луна изо всех сил боролась с облаками. Бежала от них в холодном черном небе. Такая одинокая и беззащитная. Как

человек.

Анчар повел рукой с зажатой в ней трубкой:

– Тебе здесь нравится?

– Вообще – да, а в целом – нет.

Анчар задумался. Надолго. Пытался понять. Потом выдал:

– Совсем правильно сказал. Мне тоже так. Я говорил Князю: здесь нельзя строить дом. Это плохое место. Гиблое. Но он плохо слушает других людей. Только себя.

И с этим я горячо согласился. Внутренне. Он продолжал:

– Это место Черное ущелье зовут. Здесь черные монахи жили. Давно. Потом их прогнали. Но они снова приходят. Ночью. Так говорят. Легенда.

Этого еще не хватало.

– Какого хрена им здесь надо?

– Они приходят за черепами.

– За нашими? – уточнил я. Это не маловажно в общем-то. Для меня в первую очередь.

– Нет. За своими.

Очень понятно объяснил. Простыми словами, главное.

– Там, наверху, они жили, в задней скале. Монастырь в ней вырубили. Такой коридор внутри есть. С одной стороны это… комнаты…

– Кельи.

– Кельи, да. С другой – окна.

Вот оно что проглядывает сквозь зелень темными пятнами.

– В кельях, да? – там дырки в стене. Как полки…

– Ниши.

– Да, ниши. В них черепа стоят. За чем? – никто не знает. Они за ними в лунную ночь ходят.

Интересно посмотреть, как они ходят.

– А как бы туда забраться?

– А никак. По стене не влезешь. Сверху не спустишься. Сбоку не пройдешь.

Ну-ну. Батарейку из окна тоже не выронишь, да? И череп случайно не столкнешь?

Облака окружили луну, заставили сдаться. С моря поднялся туман и завершил ее поражение.

Мы вернулись в саклю. Я завалился на топчан. От бурки пахло гражданской войной.

– У тебя тут мышей нет?

– Боишься? – с серьезной озабоченностью спросил Анчар. – Не бойся. Всех вырубил.

Он снял со стены шашку, вытянул ее с хищным, шипящим свистом из ножен. Поиграл кистью – клинок заплясал в воздухе, бросая по сторонам яростные блики. Похвалился:

– Черкесская шашка. Самая древняя. – Сунул клинок мне под нос. Я едва его спас, увернувшись. – Видишь надпись? По-арабски написано: «Работал мастер Али, сын Хаджи Бека», называется. Вах!

Я трепетно склонился над лезвием. Шевеля губами (ма-ма мы-ла ра-му), провел пальцем по едва различимой гравировке. Виновато поднял голову:

– Я по-арабски свободно говорю. А вот читаю только со словарем. У тебя нету?..

Пряча в усах улыбку, Анчар качал головой в восторге от моих познаний. Или юмора. Идиотского.

– …И в черкесских шашках не понимаю, – признался я. – В моей коллекции – только дагестанские. Причем клинки – амузчинские, а рукояти – кубачинские. А лучше всего – шашки толовые. Так сказал?

– Опять шутишь над Арчилом? Не смейся. Шашка – верный друг. У него патроны никогда не кончаются…

И не начинаются, по-моему.

– …Шашка – молния. Сверкнет – и один голова здесь упал, другой – туда покатился, четвертый пополам раскололся: один глаз направо, другой налево. Вах!

Шашка сверкала над его головой, резала воздух, оставляя в нем видимый свистящий и блестящий след. Прямо Гаянэ, танец с саблями.

Эх, харчо, наивное дитя гор. Ввалят они нам в дом всего-то пару гранат подствольником – и нет твоей шашки. Один глаз направо ушел, другой налево, его догонять.

– Дед научил, – выдохнул Анчар и бросил шашку вверх. Она сделала под потолком послушный поворот, словно лошадь на корде, и, упав, вонзилась в стол между двумя тарелками, закачалась, сверкая. – А его тоже дед учил. Другой. Который старше. Надо выпить за предков, – спохватился. – Они были воины.

– А дед твой за чьих воевал?

– Как? – Анчар тронул пальцем ус. – Что спрашиваешь?

– За белых или за красных?

Он опять задумался. И уклонился, сказав важно и веско, подняв палец:

– За Родину!

– Тогда выпьем.

Потом Анчар вкатил в саклю другой бочонок. И стал учить меня грузинским застольным песням. В них было много добрых, мудрых, красивых слов. Но я ничего не запомнил.

Потом мы сидели в обнимку на топчане и, раскачиваясь, как пьяные матросы, пели: «По аэродрому, по аэродрому…», совершенно забыв о своих обязанностях по охране здоровья наших дорогих хозяев.

Ничего, их сейчас другой страж неусыпно охраняет. Лежит, голубчик, в горах, в холодном тумане, смотрит в прицел и бережет их покой. Бдит, стало быть.

Наверное.

Не заметили мы и того, что в самый разгар ночи заглянул в окно сакли черный лупоглазый монах в странном – в обтяжку – капюшоне, с раздутым носом.