Сергей Кириллов - Ангел из Сетубала

– Злой ты, Диего. Бессердечный. А еще ангелом называешься.

– Сам виноват. Зачем вы после двух бутылок коньяка еще и бутылку шампанского осушили?

– А я-то тут причем? Март же сам предложил отметить успех.

– Какой успех? Еще ничего нет.

Перейра повернулся ко мне.

– Нет, не нравится мне твой компаньон.

– Да ладно. Он нормальный чувак. Просто ты придираешься. Ты и ко мне все время придираешься. Вот такой ты ангел. Душный ангел.

– Да иди ты… Поешь чего-нибудь!

Перейра махнул рукой в сторону кухни.

– Не говори мне о еде, иначе меня стошнит!

Перейра снова стал колотить по пульту, пытаясь вызвать в нем жизнь.

Я сидел на диване, тупо уставившись в стену. Мой организм отчаянно сопротивлялся навалившемуся на него похмельному синдрому. Борьба шла с переменным успехом.

– Все. Пьянству – бой! Поехали, Диего, в баню. Лечиться.

– В баню так в баню, – равнодушно произнес Ангел.

Баня находилась у Пяти углов. До нее я добрался на маршрутке минут за двадцать.

Два часа издевательств над собственным организмом сделали свое благое дело. Жаркая финская баня, раскаленная русская парная и ледяной бассейн вернули меня к жизни. Я сидел в своей кабинке и приходил в себя. Дышалось легко, во всем теле ощущалась необыкновенная легкость, так что хотелось порхать как бабочка.

Внезапно костлявая рука голода мертвой хваткой сдавила мне горло. Внутри меня проснулось дикое, первобытное желание кого-нибудь с чем-нибудь уплести. Быстренько одевшись, я почти бегом спустился на первый этаж в кафе, где удовлетворил один из своих основных инстинктов, умяв цыпленка гриль, стейк из лосося и запив все это большой кружкой клюквенного морса. Мне стало совсем хорошо, последствий от вчерашнего алкогольного безумства не осталось и следа.

Я вышел из кафе, прошел по улице Достоевского, свернул налево в Кузнечный переулок и, пройдя сотню метров, вошел в павильон метро Владимирская. Мне нужно было ехать опять в Купчино, к дому Марта, чтобы забрать свою машину.

Через пару часов я подъезжал на своем «Пежике» к театру, где работала Леночка. Я наизусть знал ее график, и сегодня она играла в паршивом спектакле, поставленном каким-то режиссером-авангардистом. Спектакль уже закончился, и первые зрители с мрачными физиономиями обманутых вкладчиков пирамиды покидали здание театра.

Я вошел через служебный вход, поднялся на второй этаж и пошел по длинному полутемному коридору, по обе стороны которого было множество дверей, а впереди, под потолком, путеводною звездою горело табло: «Выход на сцену». Старый рассохшийся паркет, брюзжа, поскрипывал под моими ногами: «Ходят тут всякие, понапрасну меня топчут».

Гримерная Леночки почти у самого выхода на сцену. Чем ближе я подходил к ней, тем громче стучало мое сердце, а дыхание становилось прерывистым. Волнение холодной волной накатило на меня. По пути я повторял одну фразу, которая должна изменить к лучшему мою жизнь: «Давай поженимся, любимая!»

Вот наконец заветные врата в мой рай земной. Я остановился перед дверью в гримерку, повесил на лицо самую лучезарную улыбку из имеющихся в моем арсенале и широко распахнул дверь. Но увиденное мною в ту же секунду словно ветром сдуло улыбку с моего лица, превратив его в кретинскую гримасу.

В центре комнаты стояла наполовину обнаженная девица. Ровно наполовину. Нижняя часть ее была одета в обтягивающие брюки персикового цвета и белые туфли на шпильке, а на верхнюю часть она приготовилась водрузить бледно-розовый лифчик. Рядом с нею на стуле лежал сценический костюм моей Леночки.

Увидев меня, она пискляво ойкнула и инстинктивно закрыла грудь руками. Зря. Я уже ее успел рассмотреть – третий номер. Глаза девицы округлились, рот приоткрылся, брови вздернулись и приняли вид двух вопросительных знаков.

Несколько секунд мы таращились друг на друга, как баран и овца на новые ворота. Первой пришла в себя девица.

– Андрей, ты? – ошарашенно произнесла она.

– Екатерина? – неуверенно вымолвил я.

Она радостно закивала головой.

– Да, да. Это я. Ты узнал меня.

Да, я узнал ее. Это была Катька Широкова, моя бывшая однокурсница. На втором курсе у нас с нею даже случился роман. Но после одного случая, о котором я вспоминаю с содроганьем, он прекратился.

А дело было так. В то время и она, и я жили, каждый, со своими родителями. Интима у нас не было, потому что им негде было заниматься. Так что, кроме прогулок в обнимку по Моховой, Невскому проспекту да страстных поцелуев на эскалаторе и в укромных уголках института, у нас дело не шло. А тут неожиданно счастье привалило, – Катькины родители в пятницу укатили на дачу. А, как известно, «кот из дома – мыши в пляс». Еще не остыл родительский след на лестничной площадке, а мы с Катериной уже были в их квартире.