Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

Альбина наскоро просмотрела прекрасный образец классического итальянского пейзажа: «Неаполитанский залив» Йоганна Рауха с неизменными памятниками архитектуры, берегом моря и Везувием вдали. Сквозь рамки канонов классицизма видно насколько привлекает мастера тихая голубизна неба и солнце, вечно живая игра света и воздуха. В этой картине чувствовалась поэзия восторга, здесь каждый мазок пел. Что хотел сказать своим пейзажем Раух? Трудно сказать, много и ничего. Есть картины, которые просто-напросто существуют, они заставляют людей грезить. Она еще раз посмотрела в задумчивые, отмеченные особой духовной глубиной глаза «Марии Комаровской» на авторском холсте выдающегося представителя живописи немецких романтиков Генриха Гольпайна. Он написал портрет Марии в 1854 году, в период своего пребывания на Украине. Глядя на этот, относительно не старый, но почему-то казавшийся ей старинным портрет, Альбина с восхищением отметила изысканно утонченную проработку деталей. Подобная тщательность характерна для работ немецкой школы.

Ей невольно подумалось, чем же фотография отличается от портрета? Задумавшись, она всматривалась в озаренное внутренним светом лицо женщины, пленившую живописца сто лет назад. Талант художника зиждется на своей, неповторимой, глубоко личной интерпретации увиденного, умении передать то, что не замечают другие. Художнику незачем изображать все с фотографической точностью. Тем и замечательна живопись, что в основе ее волшебства заключено абстрактное начало, живая эмоциональная компонента. И если говорить обобщенно, то фотография, это мастерство анализа, портрет же — искусство синтеза.

Из рулона выпало небольшое полотно, двадцать на тридцать сантиметров голландца Теодора Смитса «Натюрморт с клубникой», датированный 1657 годом. В полумраке комнаты на краю стола поблескивали налитые сладкой влагой ягоды клубники, насыпанные горкой в простую, незамысловато расписанную фаянсовую миску. А источающий сок, наполовину очищенный апельсин, до такой степени точно выписан, что при взгляде на него начинают бежать слюнки. Разбросанные по столу усатые креветки также удивительно хороши. Альбина восторгалась богатством красок и реалистичностью изображения, все предметы были написаны совершенно явственно, гармонично дополняя друг друга, создавая впечатление потрясающей правды. От нечего делать такой натюрморт не соберешь и не напишешь. В нем звучала простая и откровенная радость жизни, сама неистребимая жизнь на века запечатлелась на холсте. Через руки Альбины прошло несколько сотен натюрмортов средневековых художников, но с этим, она бы тоже никогда не рассталась.

Ей нравилась картина «Развалины дворца Разумовского в Батурине» Лагорио, написанная в средине XIX века. Как близок был ей этот незатейливый, необыкновенно трогательный сюжет в своей безыскусственности линий. В нем художник блеснул мастерством владения светом и тенью. Светло-холодный отблеск заходящего солнца на треугольном фронтоне развалин замка с остатками обветшалой крыши, тайное волшебство камня, помнящего о былом, тонко переданная неотвратимость надвигающихся сумерек и вечная игра лучей заката в листве верхушек старых верб. Ненавязчивое напоминание о неумолимом течении времени, заключительный аккорд жизни, звучащий тихим дуновением покоя и светлой умиротворенности. Есть красота, перед которой останавливаешься на ходу, не в силах пройти мимо. А есть красота, которая постепенно, чем дольше, тем больше овладевает тобой, запоминаясь навсегда. Это полотно относилось как раз ко второму варианту. Оно пострадало больше остальных, отслоившиеся пласты краски обнажили большие серые проплешины на самых видных местах.

Так продолжалось долго. Очередная, развернутая картина притягивала ее, а предыдущая, не отпускала. Наконец, свернув и упаковав картины, Альбина нашла коробку с меткой, где была икона Ильинской богоматери. В этой коробке в основном находились предметы церковной старины и православные святыни, беззащитные памятники поруганной веры. Было время, когда с риском для жизни их прятало духовенство, спасая от неминуемого уничтожения. Прежнее духовенство выродилось, теперь все шло на продажу.

Она принесла из кухни источенный до узкой вогнутой полоски стали нож с деревянной ручкой, разрезала упаковочную ленту и открыла коробку. Для того, чтобы достать икону ей пришлось вынуть из коробки филигранной работы золотую дарохранительницу в форме небольшой церковки с куполами и погнутыми крестами; золотой наперсный крест, осыпанный мелкими бриллиантами и крупными рубинами, символизирующими кровь и пот Спасителя; серебряный с позолотой потир XVI века, увитый лозой с листьями и гроздьями винограда. Это было творение удивительной красы, средневековому мастеру удалось передать каждый прожилок на листьях вплоть до торсионной извитости лозы. Внутри потира были упакованы четыре редкостные золотые панагии, богато украшенные самоцветными каменьями и эмалью.