Инна Тронина - Озирис

Геннадий Иванович только хотел присесть к малышке и поздороваться с ней, как заметил за вешалкой длинные ноги и белоснежную мини-юбку Клавдии Масленниковой. Та стояла спиной к входной двери, и в её золотистых распущенных волосах копались смуглые гибкие пальцы Саши Минца.

Больше никого в прихожей не было – все гомонили в столовой. Оттуда пахло дорогим алкоголем и столь же изысканными сигаретами. Незнакомый голос упрашивал Андрея спеть песню польского Сопротивления. Звенели бокалы, слышался женский смех, щёлкала отскакивающая крышка магнитофона. Жужжала, как целый улей пчёл, терзаемая кем-то из гостей гитара.

– Дядя Гена плисол! – крикнула Лёлька и заколотила по шляпке гвоздя с удвоенной силой.

Тем временем Сашины руки уже покинули водопад волос и перекочевали на талию Клавдии, а потом полезли под мини-юбку. Клава хихикала и всё крепче прижималась к Минцу. Сосались они, видимо, уже давно. Петренко два раза кашлянул, но на влюблённых это не произвело никакого впечатление. На Лёльку они тоже не обращали внимания Девочка, наконец, бросила молоток и подбежала к Петренко.

– А ты пить будешь? – спросила она деловито.

– Нальют – выпью.

Петренко поспешно взял Лёльку на руки, чтобы она не видела происходящего за вешалкой.

– А какой у тебя подалок? – продолжала дознание Лёлька, засовывая руку к гостю за пазуху.

Геннадий Иванович достал обёрнутый целлофаном рубиновый леденец на палочке. Такие им с братьями приносили редко, и только по большим праздникам. Лёлька тут же стала срывать обёртку, а Петренко закашлялся так, что в столовой смолк шум. Целующиеся же продолжали игнорировать всё вокруг – кроме плотской страсти, для них ничего не существовало.

Андрей появился в прихожей – в стального цвета костюме и галстуке под павлиний хвост. Он был такой блестящий и неприступный, чтобы даже шеф оробел. Между пальцами Озирского вальяжно дымилась кубинская сигара.

– Папка, гляди! Дядя Гена дал! – Лёлька завертела облизанным петушком перед носом отца.

– А ты «спасибо» сказала? Конечно, нет, Прости эту бандитку. – Озирский потрепал дочку по кудряшкам. – Все только уходят по-английски, а Иваныч и приходит тоже. Что же вы, шеф, стоите в коридоре?

– Никак дальше не пройти. – Петренко поставил Лёльку на пол и стал снимать плащ.

Он понимал, что пришёл сюда зря. О каком синьоре Санторио можно толковать, если Минц уже напился до чёртиков, и все его мысли сводятся только к койке?

– Что случилось? – спросил Озирский уже серьёзно.

Он махнул гостям, чтобы они ушли в комнату и не смущали подполковника.

– Я только что от Горбовского. Извини, если омрачил твой праздник.

– А что ты дохаешь, как чахоточный? – снова весело спросил Андрей.

Между делом он загнал в другую комнату не в меру любопытного Женьку.

– Да так… – Петренко решил не вдаваться в объяснения. – Тихая комната есть?

– Мой кабинет… О-о, Сашок, ты совсем никакой?

Андрей звонко шлёпнул Клавку по попе, с которой были уже наполовину сдёрнуты кружевные трусики. Она завизжала, оглянулась, увидела Петренко и сломя голову бросилась на кухню. Минц привалился лбом к стене, оклеенной моющимися обоями под бронзу. От него разило спиртным, и смоляные колечки волос прилипли ко лбу.

– Сашок, сам до унитаза дойдёшь, или тебе помочь?

Андрей хотел взять Минца под локоть, но это раньше сделал Всеволод Грачёв. Он был без пиджака, со сбившимся набок галстуком.

– Севыч, приведёшь его в чувство?

– С удовольствием – я в этом деле профессор. Пошёл, мудак! – Грачёв, закусив губу, пожал руку Петренко. – Извините за выражения… Ещё при ребёнке, козёл, развратом занялся! Шевели копытами!

И Всеволод, матерясь, кстати, при ребёнке, громко захлопнул дверь туалета.

– Пошли в твой кабинет, – предложил Андрею Геннадий Иванович. – Я тебе по-быстрому расскажу, в чём дело. К гостям меня не веди – некогда.

Озирский заглянув в гостиную, разбойным свистом установил тишину. Потом он объявил, что оставит гостей на полчаса; пусть они продолжают насыщаться и развлекаться. В ванной лилась вода, что-то звенело, и слышалась приглушённая брань.

Войдя в кабинет, Андрей достал из хрустального бара бутылку минеральной воды, налил по чашечке кофе, поставил на журнальный столик вазу с фруктами.

Потом подумал и спросил:

– Иваныч, ты коньячку не выпьешь? Армянского, а?

– А что? И выпью! – Петренко потёр руки. – Будь здоров и счастлив! – Геннадий поднял пузатый бокал. – Дай Бог нам справить ещё дюжину твоих юбилеев…