Инна Тронина - Озирис

– Но, в принципе, такое возможно? – нетерпеливо перебил Андрей.

Новое дело затягивало его, будто в омут. Он снял под столом английские туфли, которые слегка жали, и стал гонять их ногами туда-сюда. Летучие мыши снова мелькнули у кухонной двери и пропали в полутьме коридора.

– Да, пожалуй, можно. – Готтхильф ещё немного подумал. – Например, инъекцией сулемы.

Андрей так и замер:

– Сулемы?!

– Да. Если попадает в желудок, поражает почки. Через кровь цепляет сердце.

Озирский снова схватился за сигареты: даже сломал одну и просыпал табак. Во дворе стало тихо, и ночное тягучее безмолвие повисло над городом. Уже давно наступило второе августа, воскресенье. Надо бы накормить гостя, поднести ему чарку. А Андрей, как идиот, опять завёл свою шарманку – как можно убить, а как нельзя. Похоже, с возрастом даже Блад становится «синим чулком» – тут уж ничего не попишешь. Неужели он больше ни о чём не может поговорить со своим другом и спасителем?

– Значит, и у того, и у другого должны быть следы от уколов?

Нет, так не годится. Надо хотя бы на выходные выбрасывать эту муть из головы. Вот Сашок молодец, умеет растворяться в женщине; и ничего ему в этот момент не надо.

– Обязательно должны. – Готтхильф раздавил окурок в хрустальной пепельнице. – Вот на это, в первую очередь, и надо обратить внимание. По крайней мере, у итальянца. Корейца-то нужно было осматривать год назад – сейчас уже поздно. Хотя, если тело не кремировали, можно провести эксгумацию. Исследование покажет наличие в тканях тела хлорида двухвалентной ртути, то есть сулемы. Мне кажется, что это – наиболее правдоподобное предположение.

– Филя, ты – гений! – Андрей изо всех сил ударил гостя по спине. – Это супер-идея! Мы только на одну эту догадку угробили бы месяц, а то больше…

– Я, конечно, не юрист, – заметил Готтхильф. – Но вижу, что здесь слишком уж много общего.

– Это называется серия, – констатировал Андрей. – Дальше поработаем мы сами. Надо бы и прокуратуру поставить в известность. Нужен был вектор расследования, и ты его дал. Но именно про этих господ, в частности, про Санторио ничего не знаешь?

– Я – ничего. – Филипп погремел спичками в коробке.

Озирский принялся убирать со стола тарелки, составляя их стопками в навесной шкаф. Оставшиеся после посуды лужицы он рассеянно вытер тряпкой. Летучие мыши бесшумно носились по коридору, и Андрей запоздало удивился. Странно, что батя их не заметил. Он ведь нервный, должен был испугаться.

Андрей вспомнил его мокрые, пьяные глаза, дрожащие руки, заискивающую улыбку – особенно когда просил водки. Вот и докатился сынок преуспевающего адвоката Фрейденберга до точки. Действительно, к чему тогда все труды и надежды?…

– Они надеются, что насчёт сулемы никому и в голову не придёт, – вслух подумал Андрей, торопливо полируя полотенцем ножи и вилки.

Филипп сначала смотрел в окно, потом резко отвернулся. Напротив, через двор, целовалась у подоконника пьяная парочка – вроде Сашки с Клавкой.

– Разумеется, – кивнул Обер. – Думаю, что и анализ делать не станут. А что, теперь модно дома летучих мышей держать?

– Да, есть такое поветрие. Говорят, что насекомыми питаются, – объяснил Озирский. – Надо отцу моему сказать, что мышки-то настоящие. Вот смеху будет!

– Между прочим, разумно, если воображения нет. А уж больно они страшные. – Филипп только сейчас окончательно проснулся, и его пронзительные глаза блеснули в тёмных впадинах. – Слушай, Андрей, я на день рождения пришёл или на консультацию к судмедэкспертам? Угощай гостя. А то я в ресторане почти ничего и не съел…

Филипп выхватил из подмышечный кобуры свой верный «браунинг» и в шутку направил его на Андрея. Разумеется, оружие стояло на предохранителе. Хозяин шутку оценил, округлил глаза и упал на одно колено. Рубашка распахнулась на его груди, открыв косо висящий крестик.

– Уно моменто! Коньяк в комнате, сам понимаешь. Надо разведать, не нарушу ли я чьих-нибудь сладких утех.

– Минца, что ли? – усмехнулся Готтхильф, придвигая к себе запотевшую в холодильнике салатницу.

– Я быстро, подожди.

Озирский не ответил на вопрос и нырнул в темноту. Вернулся он очень быстро.

– Не думай, я для тебя «Наполеон» припас. На, держи. Я пойду, проверю, кто там в кладовке возится…

Он на цыпочках подкрался к двери, ведущей в «тёщину комнату» и увидел отца. Герман стоял среди всякой рухляди и дрожащей рукой гладил шелковистое тельце летучей мыши, морщась и утирая слёзы. Пустая бутылка из-под «Сибирской» стояла рядом с ним, на ступеньке стремянки.