Росс Макдональд - Дело Фергюсона

— Все-таки вы могли бы съездить сами.

— Я знаю. Двадцать пять лет это у меня на совести.

— А ребенок вас нисколько не интересовал?

— Я буду честен. Мной владел только страх, что она меня отыщет и сядет у моего порога с ребенком на руках. Или подаст на меня в суд. Поймите же, я был богат и намеревался стать еще богаче. А она была девушкой из бостонских трущоб, которая грамотно двух слов связать не могла. Я боялся, что она встанет мне поперек дороги.

— Дороги куда?

Он даже не попытался ответить. Впрочем, вопрос был чисто риторическим. Я лежал на больничной кровати и прикидывал, какой груз сможет выдержать его совесть. Мне было его жаль, но способа, как избежать необходимости сказать ему о моих подозрениях, я не видел. Возможно, правда, не узнанная и не признанная, уже точила его изнутри, точно нравственный стронций.

— Почему вы женились на Холли? — сказал я.

— Я же объяснил вам почему. Когда я увидел ее на экране, а потом познакомился с ней, она была как вернувшаяся ко мне моя юность, как вторая весна. — Он смолк и покачал головой. — Говорю, как романтичный дурак.

— Мне кажется, вы искали невозможного. Но хуже всего то, что, возжелав невозможного, очень часто его получаешь. Вы женились на Холли, потому что она похожа на девушку, с которой вы были знакомы в Бостоне двадцать пять лет тому назад. Вас это сходство ни разу не заставило задуматься?

— Не понимаю.

— Как звали ту девушку?

— Маллой, Кэтлин Маллой. Я называл ее Кэти.

— Холли никогда не говорила с вами о своей матери?

— Нет. — Он встал и подошел к кровати. Шел он медленно, опустив глаза, следя за каждым своим шагом. — А что за женщина ее мать? Вы упомянули, что вчера разговаривали с ней.

— По-своему хорошая и еще красивая. Глядя на нее, легко представить, как будет выглядеть ваша жена через двадцать пять лет. Ее зовут Кэт Дотери, как я уже сказал. Девичьей ее фамилии я не знаю, но могу догадаться. Выросла она в Бостоне и сказала мне, что Хильда ее старшая дочь. А из некоторых ее фраз следовало, что Хильда незаконнорожденная.

Фергюсон навис надо мной, как человек, летящий в пропасть на длинной веревке. Но вот он достиг нижней точки, и голова его дернулась вверх.

Он машинально отошел к окну и встал ко мне спиной, держа ее напряженно и прямо. Моя палата находилась на четвертом этаже, и я мог только надеяться, что он не думает о том, чтобы броситься вниз по-настоящему. И тут его как ударило.

Он испустил кашляющий мучительный стон.

Я сел и спустил ноги с кровати, готовясь броситься к нему, если он попробует открыть окно. Но он неуклюже побежал в ванную, и я услышал, как его там вытошнило.

Я встал, начал одеваться и был уже наполовину одет, когда Фергюсон вернулся. Он выглядел как человек, перенесший тяжелейший кризис, нервный приступ, почти смертельную болезнь. Глаза в глубоких глазницах лихорадочно блестели, но не надеждой. Губы отливали стальной синевой.

— Что вы делаете?

— Мне необходимо поговорить с вашей женой. Отвезите меня к ней, хорошо?

— Отвезу, раз этого не миновать. Простите меня. Я немного не в себе.

Он помог мне надеть рубашку и пиджак, а потом завязал шнурки на ботинках. И, еще стоя на коленях, произнес с мольбой:

— Вы ей не скажете? Нет? То, что сейчас сказали мне.

— Нет.

— Это свело бы ее с ума. Может быть, уже свело...

Она сидела в шезлонге у окна на фоне неба и моря. Море плясало и сверкало под ветром. На горизонте неподвижными лунами висели спинакеры.

Она выглядела юной варварской царицей. Замотанный тюрбаном, скрепленный драгоценными булавками шарф скрывал опаленные огнем волосы. Темные очки в оправе из драгоценных камней прятали ее глаза. Живот и ноги были укутаны шелковым халатом.

— Я думала, ты никогда не вернешься, — сказала она Фергюсону. — Кто твой друг?

— Мистер Гуннарсон, Холли. Он вытащил тебя из огня.

— Очень рада познакомиться с вами, мистер Гуннарсон.

Она протянула мне руку почти царственным жестом и не опускала, пока я ее не пожал. Рука была вялой и холодной. Ее лицо, там, где его не маскировали очки и тюрбан, было лунно-бледным. Губы, когда она говорила, почти не шевелились.

— Я с нетерпением ждала возможности лично поблагодарить вас за все, что вы сделали. Вы и правда меня пылающую вырвали из ада. Как в поэме на пластинке, которую мне купил муж. Т. С. Элиота. Я про такого не слышала. Но поэма — закачаешься.

Если не считать заключительных фраз, эта маленькая речь производила впечатление отрепетированной. Отсутствие какого-либо выражения на ее лице и в голосе создавало эффект чревовещания. Вся сцена отдавала театром.