Виктор Каннинг - Тающий человек

Я сказал, что буду благодарен за любую, даже самую крошечную информацию, сколько бы она не стоила, поднялся к себе в номер, устроился в кресле на маленьком балкончике, закурил и стал смотреть через озеро на огни Эй-ле-Бейн.

Итак, в отеле Зелия встречалась с мосье Максом Анзермо. С ее стороны было очень неосторожно звонить из его номера, но в тот момент она, вероятно, еще не осознавала, что необходима какая-то осторожность. Что-то произошло после отъезда из отеля и это что-то вызвало появление на сцене тупой осторожности. После отъезда из отеля, где-то на линии, она начала терять вещи — свою машину, свой багаж, свою память и кто знает, что там еще... хотя я догадывался, что это знает Макс Анзермо. Было бы интересно узнать, какие чувства Зелия испытывает по отношению к нему в настоящий момент. А еще интереснее было бы узнать, что он сделал с красным “Мерседесом”.

Я вернулся в комнату, снял телефонную трубку и заказал разговор с абонентом 408-8230 в Париже. Соединили меня минут через двадцать и я попал на дежурного, утомленного сидением в доме 26 по Рю Арненгод, Сен Клод, и явно не желающего разговаривать со мной. Я сказал ему, что он может справиться обо мне у комиссара Мазиола или старшего детектива Джеральда Алстера Фоули, но в любом случае я бы хотел получить любую информацию, которую Интерпол готов передать мне, о некоем Максе Анзермо, если он вообще существует в их архивах. До девяти часов утра звонить сюда, после девяти — в мою контору в Лондоне. Он неохотно сообщил мне, что посмотрит, что тут можно сделать, повесил трубку и, без сомнения, возвратился к чтению своего “Пари-Матча”.

Мне никто не позвонил до девяти, но за дополнительные двадцать франков я получил описание Анзермо. Швейцар отеля хорошо его помнил — высокий, темноволосый джентльмен лет тридцати пяти, приехавший с молодой леди в красном “Мерседесе” и уехавший с ней на той же машине на следующее утро, и у него была собака, белый пудель. Он был приятный и вежливый джентльмен, француз — так, по крайней мере, показалось моему собеседнику — но, конечно, он вполне мог быть и швейцарцем.

Я дал ему деньги, поблагодарил, а затем отправился на юг по маршруту, который во всех путеводителях именуется “Дорогой Наполеона”.

В Канны я приехал поздно потому, что по пути я останавливался пообедать, и обед проходил в очень невысоком темпе, а затем звонил Уилкинз, и полчаса ушло только на то, чтобы дозвониться.

У нее было сообщение для меня из Интерпола через Гаффи. Ни один Макс Анзермо в их списке не значился, но он мог вполне находиться там под другим именем. Не мог бы я дать им словесный портрет, если возможно, и любые другие детали, которые могут помочь? Я попросил Уилкинз передать им его портрет и информацию об отеле в Женеве и о том, что у него, вероятно, есть маленький белый пудель.

— По поручению своего отца звонила мисс Джулия Юнге-Браун и хотела узнать, где вы собираетесь остановиться в Каннах. Я обещала позвонить им, как только узнаю.

— Скажи им, что в “Маджестике”, если удастся снять номер, что вполне вероятно, так как их там три сотни. Уже есть что-нибудь об “Атена Холдингз”?

— Сегодня этим как раз занимаются.

— Хорошо. Я позвоню завтра.

Между этим моим звонком и временем прибытия в Канны кто-то, как я обнаружил, успел сделать несколько звонков. Я без проблем снял номер, проехал по Рю де Серб до первого угла, повернул и нашел для своей машины гараж. Затем я выпил две порции виски, пообедал, совершил короткую прогулку до Бульвар де ля Круазетт, чтобы подышать свежим морским воздухом, и вернулся в номер. Где-то в порту стояла на якоре яхта О'Дауды, “Ферокс” — название, которое меня ничуть не удивило, так как я узнал о его страсти к рыбалке, а также уже успел узнать некоторые черты его характера: по всем меркам он был хищной форелью, охотящейся на крупных рыб и мелочь своего вида.

В номере я опустился в кресло, закурил последнюю перед сном сигарету и стал думать о Зелии и Максе Анзермо, в основном о тех комбинациях человеческих переживаний и страстей, которые смогли заставить ее — так скоро после несомненно романтической ночи в “Омбремоне” — утратить память обо всем, что произошло в последующие два дня, а вместе с ней и красный “Мерседес”. Где-то на этой линии у кого-то произошли перемены в сердце. Я не успел рассмотреть все возможные случаи, так как зазвонил телефон.

Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мистер Алакве.

Было уже почти одиннадцать и моей первой мыслью было попросить его послать мистера Алакве к черту. Но затем любопытство относительно того, как он смог вычислить меня, пересилило, и я сказал, чтобы он поднимался.