Леонардо Падуро - Злые ветры дуют в Великий пост

Потом Конде раздевает и саксофон, который оказывается неожиданно тяжелым, и впервые чувствует пальцами гладкую, холодную поверхность инструмента, ставшего частью его эротических фантазий, тех, что здесь и сейчас превратятся в самую осязаемую действительность.

— Садись сюда. — Конде показывает ей на стул и вручает саксофон. — Сыграй что-нибудь красивое, — просит он и садится чуть в отдалении на другой стул.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Карина, поглаживая металлический мундштук.

— Съесть тебя, — отвечает он и требует: — Играй.

Карина медлит, продолжая тереть мундштук, и неуверенно улыбается. Наконец берет мундштук в рот, продувает, увлажняя его своей слюной, и та повисает между ним и губами серебряными нитями. Карина опускается на край стула, раздвигает ноги, помещает между ними длинный чубук саксофона и закрывает глаза. Золотистый раструб инструмента издает хрипловатый, сдержанно-пронзительный звук, и Марио Конде чувствует, как мелодия впивается ему в грудь, а оцепеневшая фигура Карины — глаза зажмурены, ноги распахнуты, открывая в самой глубине плоть цвета еще более темного, более красного, чем тело, груди подрагивают вместе с ритмом музыки и дыхания, — возбуждает в нем желание небывалое и нестерпимое. Он ощупывает глазами каждый бугорок и каждую впадинку женского тела, и пальцы обеих рук неспешно пробегают по всей длине члена, который начинает источать янтарные капли, облегчая это скольжение. Конде приближается вплотную к Карине и к музыке и лиловой головкой члена, будто раскаленной от напряжения, гладит ее по шее, по спине, по всем позвонкам по очереди, по лицу — глазам, щекам, лбу, — оставляя на ее коже влажную полосу, похожую на след раненого зверя. Она судорожно набирает полную грудь воздуха и перестает играть.

— Играй, — опять велит ей Конде, однако вместо приказа звучит лишь жалобный шепот, и Карина выбирает вместо холодного металла горячую плоть.

— Дай мне, — просит она и целует воспаленную головку треугольной формы в своем новом измерении, прежде чем переключиться на мелодию, которую извлекают не только губы, но весь ее рот… Они переходят в комнату и занимаются любовью на чистых простынях, пахнущих солнцем, мылом, всеми ветрами Великого поста; умирают, воскресают и снова умирают…

Конде завершает церемонию сотворения пены и разливает кофе по чашкам. Карина сидит в его футболке — одной из тех, что он постирал сегодня днем; футболка закрывает ей лишь самый верх бедер. На ногах у нее сандалии, изготовленные Ржавым Кандито. Конде с повязанным вокруг талии полотенцем подтаскивает стул и садится вплотную к Карине.

— Останешься на ночь?

Карина пробует кофе и поднимает глаза на Конде:

— Вряд ли, у меня завтра много работы. Мне лучше лечь спать в своей постели.

— Мне тоже лучше лечь спать в твоей постели, — уверяет Конде не без иронии.

— Марио, не торопи события. У нас ведь все только начинается.

Он закуривает сигарету и едва удерживается, чтобы не бросить спичку в раковину, но встает и находит металлическую пепельницу.

— Я начинаю тебя ревновать, — говорит он и пытается улыбнуться.

Карина просит у него сигарету и два раза затягивается. Конде чувствует, что в самом деле начинает ревновать.

— Ты прочитала книгу?

Карина утвердительно кивает и допивает свой кофе.

— Ты знаешь, она подействовала на меня угнетающе. А тебе она нравится, наверное, потому, что ты немного похож на этих братьев, придуманных Сэлинджером. Тебе нравится, чтобы жизнь была наполнена терзаниями.

— Мне не нравятся терзания. Сама жизнь такая, и я ее не выбирал. Я даже тебя не выбирал, ты просто встретилась мне на пути. Когда человеку переваливает за тридцать, наступает пора учиться смирению: что не сбылось, то не сбудется, и так у всех; если повезло с самого начала, будет везти и дальше, если нет — привыкай быть неудачником до конца. И я привыкаю. Но если жизнь вдруг преподносит подарок вроде тебя, поневоле обо всем забудешь. В том числе о рекомендациях Каридад Дельгадо.

Карина трет руками голые бедра и пытается натянуть на них край футболки.

— А что, если мы не сможем оставаться вместе?

Конде остолбенело смотрит на нее. Он недоумевает, как после такого обилия любви Карине может прийти в голову подобное. Но признается себе, что эта мысль подспудно теплится и в его сознании.

— И думать об этом не хочу. Не могу об этом думать, — говорит он. — Карина… я считаю, что предназначение мужчины реализуется в поиске, а не в находке, хотя все исторические открытия, казалось бы, венчают приложенные усилия — золотое руно, Америка, теория относительности… любовь. Предпочитаю быть искателем вечного, не похожим на Ясона или Колумба, которые, проделав долгий путь, достигли цели, а после умерли в нищете и забвении. Лучше уж странствовать в поисках несуществующего Эльдорадо. Пусть я никогда не открою тебя, Карина, никогда не найду, как Ясон нашел на дереве золотое руно, охраняемое драконом. Не позволяй мне завладеть тобой, Карина.