Лео Мале - Нестор Бюрма в родном городе

– Разумеется. Будем считать, что это почерк Аньес…

– Есть еще надпись на конверте… Ну, тут я не имею ни малейшего представления… Это писала не Аньес… Как вы это объясняете?

– Я этого никак не объясняю. Возможно, это прояснится позже. Таким образом, эта банкнота находилась у Аньес. Откуда она взялась? Из бумажника ее любовника, если он был один, или одного из любовников, если она их коллекционировала. Как могло случиться, что она обратила внимание на такую деталь, как дата? Понятия не имею. Во всяком случае, она обратила на нее внимание, так как подчеркнула ее губной помадой.

Дорвиль откашливается.

– Значит… этот подонок, вероятно, здесь?

– Как будто вы этого сами не знаете!

Он в замешательстве молча смотрит на меня. Я продолжаю:

– Ну ладно! Хватит вилять и хитрить. Ведь вы меня наняли не столько для того, чтобы отыскать Аньес, сколько для того, чтобы попытаться самому завладеть этими деньжатами, ведь так?

– Эй, вы! Полегче! – вспылил он.

Он делает шаг в мою сторону, наталкивается на стул, цепляется за его спинку, как за барьер в зале судебных заседаний, и, склонившись вперед, продолжает:

– Меня интересуют не эти пятьдесят лимонов или то, что от них осталось, а тот Иуда, у которого они находятся. Само собой разумеется,– посмеивается он,– после того как я бы его вздул как следует…

– Всего-навсего вздули?

– Еще бы! Я не псих. Я мог бы его убить, но садиться в тюрягу из-за такого негодяя – да он того не стоит. Так вот, что я говорил, после этой выволочки я бы, конечно, если б представилась возможность, как следует его потряс. Это вас смущает?

– С чего бы? На чужом несчастье счастья не построишь.

– Гм!… Это, конечно, в такой же мере относится к нему, как и ко мне?

– Понимайте как хотите. Но не стоит ссориться из-за поговорки.

– Вы правы. К тому же он, наверное, уже вложил эти бабки в движимое и недвижимое имущество.

– Ничего подобного. Доказательство – то, что этот билет был в обращении. А потом, повторяю, пятьдесят миллионов новенькими купюрами – это довольно обременительная вещь. К тому же такие мерзавцы, готовые за деньги убить отца и мать родную, любят их на манер скупого: им нужно постоянно созерцать свои богатства.

Снова присаживаясь, Дорвиль широким жестом отправляет куда подальше все свои соображения.

– Во всяком случае, суть не в этом. Вернемся к Аньес… до того как Дакоста получил эту ассигнацию, помеченную его дочерью, я думал, что Аньес дала деру. Затем я стал рассуждать, примерно как и вы, и уже подумывал пригласить вас, чтобы все это распутать, когда Лора Ламбер произнесла ваше имя и сразу же вам позвонила.

– Вы могли бы все это честно сказать.

– Честно сказать – что?

– Что за исчезновением Аньес, по вашим предположениям, скрывается алжирский предатель… которого вы хотите задержать.

Он пожимает плечами.

– Возможно. Но я не знал, согласитесь ли вы. В конце концов, это дело касается вас не так, как нас.

– Я бы все равно согласился заняться поисками Аньес, оставив вас затем самого разбираться с этим фруктом.

Он поджимает губы. Точь-в-точь пострел, захваченный с поличным и сразу растерявший весь свой гонор. Он хрипит:

– Гм… а сейчас? Вы будете продолжать… несмотря на отсутствие откровенности с моей стороны?

– Да.

– Вы это говорите таким тоном!

– Каким тоном?

– Не знаю. Странным тоном.

– Возможно.– Я усмехаюсь.– Так вы, значит, поразмыслили и пришли к выводу, что Аньес обнаружила что-то, имеющее отношение к алжирскому делу. Вы поделились своими соображениями с Дакоста?

– Ни с Дакоста, ни с Лорой. Лора…– Он пытается изобразить улыбку. Ему это не очень удается.– Мы с ней были хорошими друзьями. Даже больше того. Ну а теперь, вы понимаете…

Нет, я не понимаю, как это можно дуться друг на друга, после того как вместе спали, но знаю, что так бывает у многих расставшихся любовников. Я качаю головой. Дорвиль продолжает:

– Что же касается Дакоста, то не будет неправдой сказать, что он совершенно отупел и был в полнейшей растерянности. Зачем было усугублять его смятение?

– Да. И потом, наверное, вы не были так уж уверены в его невиновности?

– О! Послушайте!

Подразумевается: «Вам решительно доставляет удовольствие все усложнять и понимать превратно».

– Да, я знаю,– говорю я.– Дакоста – жертва судьбы… и уличных пробок. Что не помешало вам ответить мне «нет» прошлой ночью на мои вопрос о том, не он ли продал своих товарищей. Вы даже встали на его защиту, хотя вам и было несколько не по себе.