Лео Мале: Улица Вокзальная, 120

– Помолчите, здесь дамы. Продолжим лучше обзор событий. Можно ли назвать Марка Кове левшой? Милая крошка, разве этот блистательный журналист левша?

– Нет, месье,– бездумно пролепетала, покраснев, черноволосая обитательница Монпарнаса.

Никто не засмеялся. Над комнатой нависла атмосфера напряженности. И тут все вздрогнули. Раздался звонок в дверь.

– Откройте,– попросил я Ребуля,– и не вздумайте улизнуть.

Он не улизнул, возвратившись в сопровождении комиссара Бернье. Настенные часы пробили одиннадцать.

– Вы пунктуальны,– заметил я, пока Ребуль помогал ему раздеться.– Дорогой мой полицейский, вы по-прежнему убеждены, что убийца Коломера и человек, пытавшийся сбросить меня в Рону,– одно и то же лицо по имени Жалом, сиречь покойный Карэ?

– Ну, разумеется… а как же иначе? – растерянно пробормотал он.– Что все это означает? У вас такой скорбный вид. Бдите над покойником?

– Что-то в этом роде.

– А я рассчитывал поразвлечься.

– Вот именно. Играя в искренность. Я, например, веселюсь, как выжившая из ума глупышка. Хочу познакомить вас с убийцей… пышущим здоровьем, живехоньким и ничуть не призрачным. Можете пожать ему правую или левую руку на выбор; он одинаково хорошо владеет обеими… Я уже говорил вам о царапине на кресле,– обратился я ко всем присутствующим.– Это очень важная улика. Избивая Джо, тот человек повредил один из своих перстней и потерял бриллиант. Мэтр Монбризон, не будете ли вы так любезны показать нам вашу безвкусную печатку, украшающую безымянный палец левой руки, чтобы мы могли сравнить бриллианты.

– Охотно,– глухо проговорил он, направляясь ко мне. На его губах играла обворожительная улыбка фатоватого героя-любовника.– Охотно.

Раздались два выстрела, послышались женские крики, проклятия, воцарилась суматоха. Он стрелял через левый карман пиджака. Я почувствовал жгучую боль в правой руке. Первая пуля пробила полотно Магритта, висевшее у меня на стене, вторая отлетела рикошетом от моего бронежилета, в который я предусмотрительно облачился, не исключая вероятности такого рода интермедии.

Когда суматоха несколько поутихла, рядом со мной очутилась Элен Шатлен. Она первая поспешила мне на помощь. Ее взволнованные глаза свидетельствовали о том, что она уже больше не сердится на меня за мои несправедливые подозрения. Это была чудесная девушка.

– Разве я не предупреждал вас, что нам понадобится ваша помощь? – сказал я, обращаясь к Дорсьеру.– Похоже, все это не слишком-то пришлось вам по вкусу…

– То есть… Покажите-ка вашу руку… Пустяки,– мрачно заключил он после осмотра.

Сидя на стуле в окружении покинувшего свое укрытие Фару и комиссара Бернье, мэтр Жюльен Монбризон с наручниками на запястьях поигрывал бриллиантами. Полированная сталь наручников соперничала с блеском перстней на его пальцах. «Томас» куда-то испарился.

Несмотря на боль, я не обронил крошечный камушек. Кто-то из присутствующих, не помню кто, приложил его к печатке с разрозненными бриллиантами. Он оказался того же размера и чистоты, что и другие, а форма огранки точно соответствовала конфигурации ободка, удерживавшего камень в гнезде. Какая бы то ни было ошибка была исключена.

– Зря вы стреляли,– доверительно заметил я.

– Идиотский рефлекс загнанного в угол человека,– добродушно признался он.– Думал, что смогу разом расквитаться с вами. Мне следовало бы предвидеть, что вы примете меры предосторожности… Вы меня сразу заподозрили?

– По законам жанра это должно было бы произойти именно так, это вы хотите сказать? Увы, нет! По-настоящему я начал вас подозревать лишь после неудавшегося покушения Жалома. После того как в половине четвертого ночи Лафалез, Кове и я пришли к нему домой… Я вам все объясню, комиссар,– обратился я к таращившему глаза Бернье.– На какое-то время я остался без табака. Да будет благословенно его временное отсутствие, ибо, питая отвращение к сигаретам, я отказался от угощения, которое предложили мне мои спутники. Первым войдя в квартиру, я сразу же почувствовал специфический запах светлого табака. А также заметил в пепельнице обгоревшие спички. Может быть, эти спички, вместе с запахом дыма, оставил после себя перед выходом на дело Жалом? К сожалению, запах был слишком сильным, чтобы быть застарелым. К тому же курящий Жалом (позднее в его карманах мы нашли пачку «Голуаз») не пользовался спичками. Во всей квартире, если не считать пепельницы, на них не было и намека, а наличие большого количества пузырьков из-под бензина красноречиво свидетельствовало о том предпочтении, которое он отдавал зажигалкам. Следовательно, кто-то другой побывал в квартире Жалома. Кто же? Курильщик светло-желтого табака… Тот, чья страсть к табаку была так велика, что даже эти чрезвычайные обстоятельства не удержали его от курения… Где это я уже вдыхал этот запах? Ну конечно же, у вас, Монбризон, у вас, и нигде больше… И тут мне на память пришли некоторые детали и несообразности, которым до сей поры я не придавал должного значения. Во-первых, даже не столько тот факт, что вы объявились в полиции с опозданием на целые сутки (время, понадобившееся вам для того, чтобы решить, выгодно или невыгодно оповещать о своем знакомстве с Коломером), сколько сам характер ваших показаний. Я имею в виду вашу интерпретацию состояния бедняги Боба. На вокзале он не показался мне растерянным. Между тем вы всеми силами старались внушить мне, будто он находился под влиянием неистового волнения, возбуждения, страха мести и бог знает чего еще… включая зависимость от наркотиков. Как будто человек, одержимый столь пагубной страстью, не носит на своем лице ее стигматы. И совсем не обязательно быть врачом, чтобы ее диагностировать. Здесь вы обнаружили поистине подозрительную неосведомленность. Тем более подозрительную, что употребили общепринятое выражение «ломка», а характеризуя постигшее вас заболевание глаз, воспользовались варварским термином «амблиопия».