Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть

— Сомневаюсь, чтобы вам удалось определить секрет этого успеха. Тем более что я и сам до сих пор не понял его.

— Бросьте, полковник, он очевиден: каждый свой привал вы организовывали так, словно противостояли окружавшей вас орде.

— Что было, то было. В любой ситуации нужно заставлять своих солдат чувствовать себя солдатами. Тогда они начинают верить в тебя как в командира.

— Думаете, партизаны не решатся нападать на наш обозный лагерь?

— Если их цель — всласть пострелять, потеряв при этом половину своих людей — может быть, и рискнут. Но если у их командира осталась хоть капля благоразумия, они постараются дать нам бой утром, на дороге.

— Вы уже знаете, где именно?

— Только что мы с хозяином прошлись по карте. Он указал три наиболее удобных для засады участка. Один из них — в пяти километрах от деревни. Думаю, что там они нас и станут поджидать. Мы выедем на рассвете, люди еще полусонные, ритм и охрана колонны еще только налаживается… Самое время.

И что вы намерены предпринять?

— Попытаюсь посоветоваться с партизанами.

— От вас ли я это слышу, князь? — беспардонно вклинился в их тактико-стратегический разговор барон фон Шмидт. — Партизаны — дерь-рьмо! Но если вы решили выступить против них, чтобы ликвидировать засаду, тогда я иду вместе с гладиаторами. Мне осточертела эта война, на которой я так ни разу и не ощутил себя воином. А я тоже солдат, а не окопное дерь-рьмо!

— Можете считать, что, приняв такое решение, вы действительно стали солдатом, — благодушно успокоил его Курбатов. — Вот только в бой вы сможете вступить лишь в самом крайнем случае. Приказ Скорцени: «Барона Шмидта сохранить и довезти».

— Вот как? Барон — величайшая ценность рейха, хранитель его секретов? — Умбарт попытался облачить свое любопытство в легкую иронию, тем не менее, перед полковником оно предстало элементарным непозволительным любопытством.

— Барон — личный друг Скорцени, только и всего. Он понадобится ему как инструктор по морским диверсиям.

— А, морские камикадзе… — разочарованно проворчал Умбарт. — Сколько их еще погибнет, а толку никакого, — сапоги штурмбаннфюрер снимал уже лежа в кровати. Сладостно вытянувшись, он вздохнул и молитвенно произнес: «Господи, сюда бы мою баронессу».

— Это что еще за баронесса? — приподнялся со своей лежанки, устроенной в промежутке между окнами, фон Шмидт. — Я вообще не могу спокойно говорить о каких бы то ни было женщинах. А если уж речь заходит о баронессах!..

— Прекраснейшая из германских итальянок и любимейшая из моих женщин. Не думайте дальше расспрашивать о ней. При одном упоминании имени этой женщины я становлюсь безумно ревнивым.

— Баронесса… черт возьми. Обожаю аристократок. Вообще-то, женщины — дерь… Пардон. Но аристократки. Меня вдохновляет уже сама их породистость.

— Так что вы намерены предпринять, князь? — отказался и дальше выслушивать его Умбарт.

— Партизаны наверняка пошлют сюда разведку. Попытаются нас прощупать. Было бы неплохо, если бы нашим дозорным удалось схватить хотя бы одного из них. В любом случае в час ночи двадцать моих легионеров и двадцать егерей совершат марш-бросок к скалам, у которых может оказаться засада. Устроим засаду засаде. Если же партизаны не явятся на свидание, мы своих парней подберем и забросим еще километров на десять, к месту второй возможной засады.

— Уверен, что ни один из германских полковников к такой изнурительной тактике прибегать не стал бы.

— Вы это уже продемонстрировали, штурмбаннфюрер.

— Но мы не можем вести войну так, как ведете ее вы, русские. Это же не война, а умственное истощение.

— Тогда почему удивляетесь, что проигрываете одно сражение за другим? Когда офицеры не желают истощаться умственно, их полки очень быстро истощаются физически. Закон войны.

— Я-то предполагал, что вы, белые русские, проигрываете её вместе с нами, — незло огрызнулся Умбарт.

— Выглядело бы это иначе, стал бы я упрекать вас. Неудачный выбор союзника в большинстве случаев оплачивается ценой жесточайших поражений и проигранными войнами. Однако прекратим разговоры, господа. Несколько часов сна.

Он взял свой матрас, пошел на кухню, расстелил его на полу и почти мгновенно уснул. Когда через несколько минут Умбарт услышал его негромкое похрапывание, он изумленно покрутил головой: даже после своего немыслимо трудного похода этот русский диверсант все еще обладал железными нервами. Таких штурмбаннфюрер уважал. Таким завидовал. Сейчас, лежа в доме почтового служащего в центре глухой итальянской деревушки, он с тоской в сердце думал о том, что война убийственно игнорирует его. Вся Вторая мировая прошла как бы мимо него, не подарив ему ни чинов, ни славы. А ведь он — профессиональный военный. Он готовился к войне. В отличие от многих других германцев, которых война насильственно втянула в свой водоворот, он внутренне готовился к ней, жил её ожиданием, рассчитывал на нее, как Герострат — на храм, который ещё только предстояло сжечь.