Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть

— Почему же тогда сопротивлялся, когда немцы в плен брали?

— Из люти, полковник, из ярости. Когда на меня лють находит, ни своих, ни чужих не признаю. В любой драке я лютее, чем в самом страшном бою. И потом я ведь не за коммунистов, я против германца воевал.

— Здесь вы в течение какого-то времени служили в резервной бригаде русского казачьего корпуса.

— Казак — он и в Италии казак. Вот уж не думал, что придется послужить под командованием самого батьки Шкуро. Расскажи в станице — не поверят. По всем ихним красным книгам, по всей истории, атаман Шкуро как самый лютый «враг народа» проходит. А вот нигде не говорилось, что остался в живых. [13] Имеется в виду, что в это время генерал-лейтенант А. Шкуро командовал бригадой резерва русского казачьего корпуса СС, находившегося под командованием германского генерала фон Панвица.

— Найду возможность повидаться с ним. О батьке Шкуро у нас, на Дальнем Востоке, наслышаны. Ему ведь и бежать не пришлось, к разгрому Врангеля он уже и так по Елисейским полям бродил. [14] Во Францию генерал-лейтенант Шкуро прибыл по заданию барона Врангеля в составе делегации, возглавляемой генералом Драгомировым, Для переговоров с правительством Франции, но, пока длились переговоры, Крымский полуостров был захвачен красными. Да только разговор не о нем. Может случиться так, что очень скоро мне понадобятся несколько отпетых парней, с которыми можно было бы пройтись в обратном направлении: от Берлина до Харбина.

Курбатов впервые увидел очень похожую на волчий оскал улыбку оборотня: длинные желтые зубы-клыки оголялись так, что тонкие шершавые губы западали за десна, и, казалось, вернуть их на место Радунич уже не в состоянии.

— Так и знал, что рано или поздно захотите обратить меня в свою веру. Диверсант, прогулявшийся через всю Русь, от Маньчжурии до Германии, долго на одном месте не усидит. Как и казак, привыкший к дальним походам.

— То есть, в принципе, вы не против того, чтобы войти в мою группу?

— С вами готов идти хоть в пекло.

— Почему же первым не заговорили об этом?

— К чему? Пусть, думаю, присмотрится, два клинка ему в горло.

— Но вы понимаете, что мне нужны добровольцы, причем такие, чтобы…

— Вы мне вот что скажите, полковник: из тех, что вышли вместе с вами из Маньчжурии, многие дошли?

В этот раз полковник вновь наполнил фужер курсанта, затем свой и долго молча смаковал тепловатое, терпкое вино.

— Дошли, собственно, я и капитан фон Тирбах. Но в боях-стычках погибли немногие. Дело в том, что радиста мы, как и было велено, оставили в Чите. Один легионер, подполковник Иволгин, решил пройтись по Волге, поднимая восстание. По своей воле, кстати, остался. Еще один пустил себе пулю в лоб на границе с Польшей. Когда до Германии рукой было подать. А ведь прекрасный диверсант: надежный, хладнокровный. Вот только граница ему эта — что кость в горле: с Руси уходить не хотел, а назад вернуться тем же путем, которым мы шли, силы воли не хватило.

— Такое случается, — проворчал Радунич, допивая из бокала остатки вина. — Потери, как вижу, небоевые.

— Но, скажу вам, Оборотень, мы себя не щадили. Шли, как способны идти только смертники. Многих стычек можно было избежать. Умышленно встревали в них, чтобы след по себе оставить. Чтобы потом и другие решались огнем и мечом пройтись по жидобольшевистской Совдепии. А то ведь красные нас уже похоронили: нас, движение наше… Поэтому неволить, унтер-офицер, не стану. А дадите согласие — сразу же произведу в офицеры.

— В офицеры?! — оживился Оборотень. — С детства видел себя офицером. Понимаю, для этого нужно получить образование.

— Считайте, что своё армейское образование вы уже получили. К тому же у меня принцип: в группе только офицеры. Элита армии, офицерское слово, офицерская честь…

— Об этом тоже наслышан.

— А о том, что именно вы станете на время похода моим заместителем, услышат другие. Кстати, подберите, прапорщик Радунич, еще троих-четверых курсантов, из наших, из славян. Только самых надежных.

— Прапорщик? Отныне я прапорщик?!

— Право производить в офицерский чин мне дано самим главкомом Семёновым. Генерал-лейтенантом, атаманом Григорием Семёновым, — уточнил полковник.

— Да слышал, слышал о нём. Благодарю за оказанную честь, господин полковник! — подтянулся Радунич. — За офицерскую честь. Очень тронут. Служу России.

С разрешения Курбатова Оборотень манерно, пуская дым кольцами и немного куражась, офицер как-никак, закурил, задумчиво глядя при этом в бойницу. Взгляд его по-прежнему оставался холодным и жестким. Курбатов любил наблюдать, как этот парень отрабатывает приемы рукопашного боя. Винтовкой с примкнутым штыком он владел, как самурай мечом. Держался при этом тоже по-самурайски. Так же прекрасно он метал нож, топор и какие-то, собственной конструкции, заостренные треугольники, поражавшие с большей вероятностью, чем любой из метательных ножей.