Росс Макдональд - Омут

— Арчер слушает.

— Пожалуй, вам не стоит отрубать мне голову за этот звонок. Вы спали?

— Голос сладко тянулся, словно дым от благовоний: Мэвис Килборн меня жалела, она готова была расплакаться от сочувствия ко мне.

— Да, мне снились кошмары. Мне снилась некая размалеванная девица, которая оказалась... карманным вором. А зовут ее — Несчастье.

Мэвис засмеялась: так звенит-позванивает горный ручей.

— Я не залезаю в чужие карманы. И я не та девица. В конце концов, я взяла то, что мне принадлежало... У вас не очень хорошее настроение, не ошибаюсь?

— Если сможете, докажите мне то, что сказали. Кстати, как вы узнали, что я здесь?

— Очень просто. Я звонила к вам домой и на работу, в Лос-Анджелес.

Мне дали этот телефон. Я не знаю, где вы находитесь, знаю только, что в Нопэл-Велли. А я вот в Куинто.

В разговор вклинился телефонист на линии, попросил еще десять центов. В трубке ясно послышался звон падающего жетона.

— У меня кончаются монетки, — сказала Мэвис. — Не могли бы вы приехать в Куинто, поговорить со мной?

— В три часа утра? Что за спешка? К тому же у меня в кармане ничего нет, кроме пистолета.

— Сейчас три тридцать. — Из трубки донесся шелест, сопровождавший ее зевок. — Я мертва.

— Не вы одна.

— И была бы очень рада, окажись у меня пистолет... Возможно, он понадобится вам...

— Для чего?

— Я не могу... по телефону. Мне нужно... чтобы вы кое-что сделали для меня. Согласны считать меня своим клиентом? — Снова раздался гудок на телефонной линии.

— У меня уже есть клиент, — соврал я.

— А вы не смогли бы работать для двоих? Я не гордая.

— Зато я гордый.

Она понизила голос:

— Я знаю, что с моей стороны очень некрасиво играть на ваших чувствах, Арчер. Но я должна была... Я сожгла тот фильм — и ничего не взорвалось...

— Забудьте о том, что было вчера. Неприятности могут случиться завтра.

— Вы мне действительно нужны, Арчер. Я не могу разговаривать голосом напуганной жертвы, но я правда боюсь.

— Чего?

— Я же говорю, что не могу... вот так, издали. Приезжайте в Куинто, и тогда я скажу. Пожалуйста, приезжайте.

Мы с Мэвис продолжали ходить по замкнутому кругу.

— Где вы находитесь?

— Сейчас на пляже, около ресторанчика, но лучше я встречу вас в другом месте. В гавани, знаете, там стоит такой большой столб...

— Да, знаю, — сказал я. — Прекрасное место для засады.

— Не говорите так. Я буду там, в конце мола. Ночью в это время там, надеюсь, будет пусто. Вы приедете?

— Через полчаса, — решился я.

В четыре утра Куинто выглядел совсем маленьким. Пустынные темные улицы сбегали вниз к пустынному темному океану. Воздух был удивительно чист, но на переднем стекле машины появились водяные капли, и запах моря, горький и свежий, вторгся ко мне в кабину из безлюдного города. Ночью на море стояла застава, наполненная холодными морскими ветрами и перемещающейся подводной чернотой.

Там, где 101-Олтертейн выбегала из города, на стоянке, в красноватом свете светофора, сгрудилось четыре-пять грузовиков. Словно буйволы у водоема. Я увидел склонившихся над ранним завтраком водителей и тонкобровую, с мордочкой мопса официантку, что стояла в дверях забегаловки с сигареткой во рту. С большим удовольствием я тоже остановился бы здесь, съел бы три яйца, немного поболтал бы с этими людьми, а потом отправился бы обратно, в мотель, и лег бы спать. На следующем перекрестке я резко повернул налево, и шины, раздираемые жалостью к самим себе, взвизгнули: уже так поздно, они так устали. Я произнес вслух, обращаясь к самому себе и к скулящим шинам: "Надо как-нибудь со всем этим справиться".

Мол в Куинто, оказывается, продолжал собой улицу, которая пересекала черную ленту шоссе. Внизу длинные белые волны лизали песок, плескались о сваи и заграждения, защищавшие мол. Я медленно вел машину, фары освещали белые перила, шедшие из одного конца мола до другого. У начала перил сгрудилось несколько маленьких построек: будка для хранения сетей, закусочная, магазинчик, где продавались сувенирные ракушки, разные инструменты для починки лодок, — все сейчас запертое и темное. Я остановил машину между постройками и морем, около туристского телескопа, в который любопытствующие могли глянуть за десять центов, и пошел вдоль берега. Ладонь ощущала влажную холодную поверхность отполированной рукоятки пистолета.

В ноздри все глубже проникал запах моря — запах водорослей, рыбы и неспокойной горькой воды. Запах заполнял мое сознание, или выплывал из недр памяти, словно он был в крови у всех в нашей семье. Поверхность океана медленно вздымалась и снова опадала, пока я шел по молу, и мрачные отблески ложились на доски настила. И весь мол, казалось, тоже вздымался и опадал, жесткий, скрипящий, подражая волнам-разрушителям, танцуя долгий и медленный танец своего разрушения. Я дошел до конца мола, но так никого и не увидел, и не услышал ничего, кроме своих шагов, скрипа балок и волн, плещущих о мол. В пятидесяти футах подо мной темнела вода. Самой ближней землей впереди были Гавайи. Я повернулся к Гавайям спиной и направился обратно.