Росс Макдональд: Коррумпированный город

- Я думал, что ты меня любишь... - Голос Аллистера смягчился, но было понятно, что эта покорность могла перерасти во все что угодно. - Ты всегда говорила, что любишь меня.

- Я, наверно, сошла с ума! Любить бессердечного лицемера вроде тебя? Но, кажется, я прихожу в себя.

- Боюсь, ты только что сошла с ума; - Его голос звучал теперь тускло и монотонно. - Ты единственный человек, который меня знает.

- Керч знает. Гарланд знает.

- Керч и Гарланд мертвы. В живых осталась лишь ты одна, Фрэнси.

- Ты убил их? - Ее голос утратил презрительную напористость и зазвучал тонко и жестоко от страха. - Я в это не верю.

- Ты можешь верить, во что хочешь. Я дал тебе шанс, но ты подвела меня. - Его голос стал неестественно вибрировать, словно приближаясь к тому эмоциональному уровню, когда опять станет возможным убийство.

Я попробовал открыть дверь. Она оказалась запертой. Дверная ручка слегка звякнула, когда я снял с нее руку.

- Что это такое? - спросил он.

Отступив в глубину коридора, я левым плечом высадил дверь. Они стояли в центре комнаты, как дети, которых поймали за запретной игрой. Он обернулся ко мне, держа руку в кармане пиджака. До того как я подлетел к нему, женщина схватила его за руки сзади. Он старался освободиться, но это была крупная женщина, и ее хватка оказалась крепкой. Она завладела пистолетом, и он прекратил борьбу.

Аллистер попытался изобразить на лице улыбку и сделать вид, будто ничего не произошло.

- Привет, Уэзер, - произнес он неуверенно.

Мне не понравился звук его голоса. Мне казалось, что его напряженное тело издает кисло-сладкий запах пороха. Но я подошел вплотную к его лицу, искаженному кривой улыбкой, и вынул конверт из его бокового кармана. Он вздрогнул и отшатнулся, как будто его защекотали. Мне захотелось ударить его, но я сдержался. Насилие могло разрушить остатки человеческого достоинства, которые сохранялись в его позе и улыбке, и превратить его во что-то столь отвратительное, что мне было бы противно на него смотреть. Кроме того, я боялся потерять контроль над собой: зарычать, как собака, или заплакать, как ребенок, или начать рвать на себе волосы.

Женщина отошла от нас, держа в руке тяжелый автоматический пистолет. Она еще не вполне оправилась после разговора с Аллистером: лицо сохраняло зеленоватый цвет, а в глазах застыло выражение страха и смертельной сосредоточенности.

- Советую вам пойти на кухню и налить себе стакан воды, - сказал я.

Она вопросительно посмотрела на пистолет в своей руке.

- Не беспокойтесь, я с ним справлюсь.

Я никогда не видел, как осужденный покидает помост, если казнь не состоялась, но, видимо, у него бывает именно такая походка, какую продемонстрировала мне Фрэнси Сонтаг: медленные, неуверенные шаги и взгляд в себя, взгляд, в котором застыла смерть.

Я открыл конверт, на котором была напечатана фамилия Аллистера. Он сделал неожиданный рывок, чтобы вырвать его у меня, но двигался не очень уверенно. Я оттолкнул его ладонью, он упал на диван лицом вниз, коснувшись коленом пола.

Почти все письма в объемистом конверте были адресованы Фрэнси Сонтаг в чикагскую гостиницу. 24 марта 1944 года - "Дорогая моя Фрэнси! Твое письмо - сладостное утешение..." 25 марта 1944 года - "Моя сладкая любовь! Я часами лежал, размышляя..." 26 марта - "Любимая Фрэнси! Сегодня - годовщина нашей любви. Как раз год назад..." 27 марта - "Плоть моей плоти..." 29 марта - "Единственная моя любовь..."

Последнее письмо, отпечатанное в двух экземплярах на толстой фирменной бумаге, было адресовано судье Эрнсту Саймону. Обе копии были подписаны: "Фримэн Аллистер", но дата не была проставлена. Оно начиналось:

"Дорогой судья Саймон, я не могу больше выносить воспоминания о совершенном мною преступлении, о несправедливости, которую я совершил. Пишу это в большой спешке, но с глубокой искренностью, чтобы исправить, что можно, перед обществом, чей наиболее священный закон я нарушил. Рассчитываю не на милосердие, а только На справедливость. Это не является оправданием моего преступления, но я и не ставлю так вопрос. Я был чрезмерно тщеславным существом, и гордыня исказила мои представления о морали.

Но - долой колебания. Это признание, а не покаяние. Вечером 3 апреля я стрелял и убил Дж. Д. Уэзера, жителя этого города. Убийство было совершено из окна на втором этаже пустующего кабинета в здании Мэка. Это было преднамеренное преступление, заранее запланированное и подготовленное. После преступления я выбросил оружие, револьвер "смит-и-вессон", в канализацию на улице Мэк. Затем сел в свою машину и поехал домой. Г-н Уэзер был препятствием для моих политических планов, и мотивом для его убийства послужило мое политическое честолюбие.