Фелис Пикано - Приманка

Но и он двигался тоже, потому что тело, не отдавая себе отчёта в неспособности мозга прийти к согласию с ним, инстинктивно следовало за окружающим ритмом; инстинктивно знало, что единственный способ не упасть, удержаться на плаву — это двигаться в ритм и в такт; единственный способ спастись от танца, продвинуться вперёд — это стать танцем самому.

В ярком разноцветном, дробящемся на части воздухе перед ним возникли руки Аланы, мягкие, гладкие, плавные, вызывая в памяти образы девушек из гаремов, индуистских статуй, балийских танцовщиц и их рук, рисующих странные таинственные знаки перед его лицом. Они сомкнулись позади него, обвивая его шею и плечи, Алана плавно скользнула ближе, и внезапно его собственные руки возникли перед его глазами, странные и неёстественные, но всё же смутно знакомые. Они тоже принялись танцевать и наконец оплели её тело, меняя пропорции и форму с каждой ежесекундной переменой цвета, света и звука вокруг них.

Напор стимулов на зрительные нервы сделался невыносимым, и Ноэль закрыл глаза. Но силуэты и свет никуда не делись, только теперь он полностью лишился точки отсчёта. Звуки остались, сделались глубже, громче, ближе, казалось, они наводняют его тело. Тогда он открыл глаза снова и почувствовал, как ужас и тошнота вспениваются внутри, заливая рот, глаза, уши, и выплёскиваются наружу. Потом всё началось опять, только на этот раз он сдержал выплеск, и оно хлынуло обратно внутрь, взрывая каждую клетку, он видел, как распадаются ядра, и тьма, грозившая его засосать, поглотила его, его затягивало в черноту, такую тёмную — темнее, чем можно вообразить, и под конец ему стало казаться, нет, он был уверен, нет, абсолютно убеждён, что в действительности это — не тьма; это белизна, белизна, белая пустота, вечная белизна…

Когда он открыл глаза, он снова был самим собой, Ноэлем Каммингсом, целым и невредимым, как и всё вокруг. Свет, музыка, Алана, клуб, люди, танец — всё было тут, минул всего один миг. Парадокс. Нет. Шутка. Сперва целое, потом — миллионы отдельных клеток. Здесь, и в то же время не здесь, чёрное становится белым, рождение приходит на смену смерти всего миг спустя. Отличная шутка. Танец продолжается. Алана медленно кружится перед ним, распадаясь на миллиарды клеток, каждая клетка вспыхивает и гаснет, движется, доказывает, что жива. А потом они собираются вновь, образуя кости, плоть, мускулы и кожу — Алану с сияющей улыбкой. Она с самого начала знала, в чём шутка, конечно; это он, ребёнок, ничего не знал. И Эрик знал тоже. Эрик. Что нужно сделать, чтобы найти Эрика. Принять его. Воссоединить троицу, которую они составляли.

Но он не мог шевельнуться. Новая волна образов, звуков, запахов, вкусов, чувств — сперва снаружи, потом внутри, потом опять снаружи — начинала собираться вокруг него, набирала мощь, разрасталась внутри до пика. На этот раз он не стал сопротивляться, позволяя себе соскользнуть прямо во тьму, которая оборачивалась такой сияющей белизной…

Он пришёл в себя как раз вовремя, чтобы заметить: пока его уносило в белизну, вокруг его физического тела что-то изменилось. Огромный зал вокруг него вдруг разразился рёвом удовольствия и одобрения. Ноэль открыл глаза, увидел Алану, её лицо менялось ежесекундно под его взглядом, и понял, что она жестом предлагает ему посмотреть туда же, куда смотрит сама. Как и все остальные. Над ними, в нескольких футах над головами, но в другой части танцпола — достаточно далеко, чтобы он мог ясно разглядеть очертания — плыл огромный серебряный восьмиугольный воздушный шар. Он менял форму, как всё и все вокруг. Нет. Это не воздушный шар. Поверхность твёрдая, отражающая — сплошь зеркала. Это был восьмиугольник, и он не утратил своей формы, даже начав меняться; верхняя часть отделилась, и Ноэль понял, что это одна из тех зеркальных комнат, которые Эрик показывал ему на планах. (Эрик. Где Эрик? Почему он не здесь, где ему место, почему не делит с Ноэлем и Аланой их триединство?) Комната раскрывалась, вращаясь, панели стен медленно опускались, словно гигантский бутон, расцветающий навстречу жаркому солнцу, чтобы явить сокрытый внутри диковинный секрет.

Секретом оказался стоящий человек. Нет, не просто человек, а Виина Скарборо: одна рука на выставленном бедре, обтянутом серебряной парчой, другая, с длинным серебряным ногтем, взмахами прорезала воздух, и хлопья серебра разлетались от её лица и обведённых серебром глаз; в свете стробоскопов всё вибрировало в едином ритме, сплавляя все чувства в одно. Потом разделяя. Зловещий атональный высокий звук пронзил гремящую и пульсирующую музыку вокруг Виины, её серебряные губы раскрылись, и она запела, закричала, завизжала, загудела, потребовала: «Соберись, детка, я говорю тебе, соберись!»